почему-то знала, что телефон не замолчал и что, пока они с Фрэнком остаются в гостинице, этот кое-кто будет звонить снова и снова, преследуя их звонками.
Они нашли свободный столик с видом на холл. Лулу заказала мартини для обоих. Фрэнк редко пил крепкие напитки, они сокрушительно действовали на его голову и желудок. Но после выволочки за ювелирный магазин он решил не спорить.
Мимо скользнул официант с подносом, груженным хорошо прожаренными куриными крылышками. Крылышки выглядели соблазнительно, а Фрэнк проголодался. Он велел официанту оставить поднос. Тот сказал, что не может, это не разрешается. Говорил он с акцентом. Итальянец, что ли. Фрэнк выхватил поднос. Никто ничего не заметил, кроме бармена, как бишь его, Джерри. Фрэнк помахал ему и знаками велел повторить напитки. Официант сказал что-то по-итальянски и затрусил на кухню. Фрэнк предложил курицу Лулу. Она была не голодна. Он стал обкусывать крылышки, бросая кости в пустой бокал.
Принесли мартини. Двойные, с пятью оливками в каждом бокале.
Фрэнк съедал оливку, затем крылышко, затем еще одну оливку и еще одно крылышко. Он вошел в ритм, методично истребляя оливки и крылышки, когда Лулу вдруг произнесла его имя тоном, который заставил его прерваться, перестать жевать и глотать и поднять голову.
Рядом с ними стоял некто худой и высокий. В черном шелковом костюме с белоснежной рубашкой и черным шелковым галстуком. Из нагрудного кармана пиджака торчал черный шелковый платок. Фрэнк взглянул вниз. Носки из черного шелка. Щегольские туфли. Фрэнк с любопытством перевел глаза вверх. Рот у парня был слегка маловат, нос — чуть-чуть слишком прям. На мизинце левой руки золотой перстень с кроваво-красным камнем. Волосы были черные, слегка отдававшие синим с боков, коротко стриженные, только сзади доходившие до ворота рубашки.
Фрэнк подивился на эту синюю прядь, мешающуюся с черными. Такая блестящая, скользкая на вид. Как рыба. Вообще в парне было что-то рыбье, если приглядеться. Тонкий, лоснящийся. Фрэнк подался вперед, протянул руку. На мгновение, на какую-то долю секунды тот замешкался. Но тут же пришел в себя, протянул свою. Без всякого удивления Фрэнк увидел, что ногти его аккуратно подстрижены, поблескивают лаком.
— Как жизнь, Фил?
Фил Эстрада взглянул на Лулу. Он явно скис, поняв, что она рассказывала Фрэнку о нем, прежде чем им довелось встретиться, описывала его. Интересно, какими словами. Однажды, слегка набравшись, она заявила, что он похож на парикмахера для покойников. Он и на смертном одре не забудет эти слова.
Фрэнк сказал:
— Присядь, съешь кусочек курочки.
— Не могу, я только на минутку.
— Официант нажаловался?
— Да.
— Родственник?
Эстрада покачал головой.
— Но ты итальянец, верно?
— Итальянского происхождения.
— Давно в отеле?
— Подольше, чем ты, Фрэнк. — Улыбаясь, Эстрада щелчком смахнул невидимую соринку с рукава. Он сделал это с таким чувством, словно хотел избавиться не от соринки, а от Фрэнка. Положил свою наманикюренную руку на плечо Лулу. — Фрэнк, я спросил Роджера, он говорит, ты хороший парень. Но это не дает тебе права безобразничать. Capice?[1]
Фрэнку не понравилось, что он положил руку ей на плечо. Не понравилось, как Эстрада смотрел на нее своими рыбьими глазами, блестящими, черными и мертвыми, как маслины.
Фрэнк вытер руки о скатерть и встал.
Фил Эстрада отдернул манжет, взглянул на часы, поблескивавшие, как золотое яйцо в гнезде жестких черных волос на запястье. Приподняв тяжелые брови в притворном изумлении, сказал:
— Больше, чем я думал, мне пора, — повернулся спиной к Фрэнку и медленно удалился.
Лулу залпом допила мартини, спросила:
— Сколько ты собираешься пробыть в городе, Фрэнк?
Фрэнк пожал плечами:
— Дня два, может, три. Посмотрим.
— Тут рядом есть гостиница «Трэвелодж». Или мы можем пожить в «Меридиане», или где захочешь.
Фрэнк сказал:
— Мне тут нравится.
Он закурил и бросил спичку на ковер. Лулу спросила:
— Зачем нарываться на неприятности, Фрэнк?
Фрэнк улыбнулся.
— Если хочешь получить что тебе причитается, иногда приходится делать именно это.
Глава 11
Ближайший овощной магазин примостился двумя кварталами южнее, между итальянским рестораном и обувной мастерской. Яркие зеленые с белым навесы укрывали покупателей, которые паслись среди стоявших на тротуаре деревянных ящиков с рядами огурцов и сельдерея, грудами помидоров, полудюжиной сортов яблок из Оканогана и штата Вашингтон, апельсинов, доставленных из Калифорнии, связками желтых бананов, похожих на изуродованные кулаки…
Паркер сказала:
— Салат, яблоки и виноград… Что еще у нас растет, можешь вспомнить?
— Клюква, — сказал Уиллоус.
— Клюква?
— Видел как-то в новостях. Я заснул, пока рассказывали про спорт. А когда проснулся, шел сюжет о болотах. И картошка.
— Но уж не батат?
— Во всяком случае, я об этом не знаю, — сказал Уиллоус. Ему захотелось яблочка. Он потянулся было к жизнерадостным красненьким сорта «макинтош», но после короткого размышления склонился в пользу сводящего рот оскоминой терпкого «грэнни смит». Обтерев яблоко о рукав, он вошел в магазин вслед за Паркер.
За прилавком было двое, мужчина и женщина, как Уиллоус немедленно определил, муж и жена. Лет пятидесяти или пятидесяти с небольшим. Она закрашивала седину блондинистым ополаскивателем. Это ей не шло. Уиллоус раскрыл бумажник, показал значок.
Мужчина улыбнулся.
— Это что, старое кино? Вы показываете мне значок, чтобы угоститься яблочком? Дать пакет?
Уиллоус покачал головой.
— Некоторые едят все яблоко целиком, с косточками, со всем. Только не я. Знаете почему? Потому что, когда я был маленьким, моя милая мамочка сказала, что у меня внутри вырастет яблоня, ветки заполнят горло, и я задохнусь. — Он взглянул на Паркер. — Вы оба полицейские?
Паркер кивнула.
— Так в чем дело — повестка в суд за нарушение правил, про которую Элейн забыла мне сказать?
Уиллоус назвался и представил Паркер. Хозяина звали Тони Минотти. Элейн была его жена. Паркер спросила:
— У вас бывает батат, мистер Минотти?
— Да, конечно. В День благодарения. На Рождество. Тогда хорошо расходится.
