— Вызывал, вызывал. Иди-ка сюда. — Ягупьев взял Морозова под руку и повел наверх.
Путь им преградил Решетняк.
— Фронт прорван, — сдерживая волнение, произнес он. — Через несколько часов гитлеровцы будут в городе. Работники горкома эвакуируются по утвержденному плану. Так что не теряйте времени.
Они молча взглянули друг на друга. Все трое любили Таганрог — здесь прошла их жизнь. Слова о том, что немцы скоро будут в Таганроге, для каждого из троих звучали одинаково: родной их город, вверенный им Советской властью, будет под сапогом врага. Эта мысль отозвалась в сердце каждого щемящей тоской. Лицо Решетняка выглядело сумрачным и усталым, Ягупьев хмуро сдвинул брови, Морозов был бледен.
Они знали, что теперь им понадобится все их мужество, чтобы принять быстрое и верное решение.
Решетняк пожал руки Ягупьеву и Морозову и усталой походкой направился к выходу.
— Григорий Иванович! Разрешите остаться в городе для подпольной работы, — сказал Морозов, глядя в упор на Ягупьева. — Я же здесь всех знаю...
— И тебя все знают.
— Ну и что же?
— А то, что для подпольной работы это плохо, — сказал Ягупьев. — Отправляйся в порт и продолжай выдачу зерна. Что останется — поджигай. Уходить будем последними, морем. Ясно?
— Ясно, Григорий Иванович. — Морозов ринулся вниз по лестнице.
— Погоди, — окликнул его Ягупьев. Прищурив глаза, он пристально смотрел на Морозова. Конечно, Морозову лучше уйти, но если он не успеет... Нельзя ли использовать его здесь? Может быть, то, что Морозова знали и любили советские люди, наоборот, поможет ему работать против немцев?
И все же Ягупьев медлил. Сумеет ли Морозов организовать людей в невероятно трудных, непривычных для него условиях — среди отчаяния и вражды, под страхом смерти и измены? Сумеет ли он, такой горячий и открытый — вот он, весь на ладони, — быть спокойным, мудрым, осторожным?
И все-таки Ягупьев решился:
— Если не прорвешься в Ростов, оставайся в Таганроге. Собери вокруг себя надежных ребят. Чтобы ни сна, ни отдыха не было немцам в нашем городе. Но помни, Николай, дело это чрезвычайно трудное и опасное. Каждый шаг должен быть продуман самым тщательным образом. Расплата за ошибку одна — жизнь. Немцы — враг сильный, коварный и беспощадный. И промах, даже незначительный, может погубить все дело, может стоить жизни десяткам людей. Понимаешь, какая огромная ответственность ляжет на тебя, если ты останешься здесь? Подумай обо всем этом.
— Спасибо! Спасибо за доверие, Григорий Иванович! — взволнованно сказал Морозов и крепко пожал руку Ягупьеву.
— Только учти: это на крайний случай, — предупредил Ягупьев. — Приказ остается прежним: уйти из города. Ну, а если...
— Все ясно!.. — уже на бегу крикнул Морозов.
...В голубом безоблачном небе перекатывались залпы артиллерийской канонады.
В порт непрерывным потоком спешили люди. Женщины с детьми устремлялись к причалам, возле которых стояли суда, предназначенные для эвакуации населения. Крики, гомон, детский плач витали над портовыми постройками...
Когда последние суда, переполненные людьми, начали отваливать от пристани, Николай Морозов приказал поджечь зернохранилище.
Помня приказ Ягупьева, Николай направился к причалам южного мола. Одним из последних взбежал он по шатким мосткам на палубу небольшого парохода «Ростов».
— Николай! — послышался знакомый голос. Обернувшись, он увидел на корме, возле двух легких орудий, работников горкома партии Зимина и Рогова.
— Морозов! Иди к нам! — позвал Рогов.
Протискиваясь сквозь толпы людей, переполнивших палубу, Николай направился к товарищам. Неожиданный вой снаряда заставил всех насторожиться и пригнуть головы. С треском разлетелся капитанский мостик. Вместе с градом осколков рухнул на палубу установленный на нем пулемет. К суетливой многоголосице, к детскому плачу прибавились крики и стоны раненых.
Николай глянул в сторону маяка и увидел два фашистских танка. Они стояли на берегу, над самым обрывом, и стреляли по кораблям. На палубе вооруженного судна «Кренкель», только что отчалившего от северного мола, показалось пламя. В это время второй снаряд снес палубные надстройки на корме «Ростова».
Люди в панике прыгали за борт. А море кипело, дыбилось от артиллерийских снарядов. Огромные фонтаны воды обрушивались на головы тех, кто барахтался в этой морской пучине всего в нескольких десятках метров от суши. Цепляясь за щепы, порой друг за друга, люди стремились удержаться на воде. Но это удавалось немногим. Море, распоротое снарядами, поглощало людей. В каждой набегавшей волне исчезали их головы.
— В трюмах снаряды! Всем покинуть корабль! — услышал Николай властную команду.
Не раздумывая больше, он прыгнул за борт. Ледяная вода обожгла тело. Через мгновение Николай вынырнул на поверхность. После секундной тишины под водой в уши вновь ударили вопли и крики, заглушавшие залпы немецких танков.
Всю свою силу вложил Николай в те несколько взмахов, которые приблизили его к берегу. И хотя теперь под ногами появилось твердое дно, опасность не миновала. К залпам пушек прибавилась трескотня пулеметов. Фашистские пули доставали людей в воде.
Выбравшись на сушу, Николай увидел, что немцы сосредоточили огонь на катерах, уходящих в море. Он позавидовал тем, кому удалось вырваться из этого бурлящего ада. И, не успев еще осмыслить, в каком положении оказался сам, он увидел, как разлетелся в щепы один из катеров. Только дымное облачко повисло над морем в том месте, где не улегся еще бурун — последний след погибшего катера.
Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Танки ушли с обрыва.
Николай смотрел на море. Всегда такое синее и ласковое, сегодня оно показалось ему чужим и страшным. В прибрежной волне колыхались трупы. Море бережно подталкивало их к берегу. И с каждой новой волной, в журчании белой пены, словно твердило без устали: «Ш-ша-гайте, вс-с-тавайте, пош-ш-ли, пош-ш-ли...»
Но люди продолжали лежать на волнах вперемешку со щепами, досками, палками и не слышали шелеста волн и шуршания прибрежного песка.
А море шипело и твердило протяжно: «Ш-ш-ша-гай-те, ш-ш-ша-гай-те, пош-ш-ш-ли, пош-ш-ш- ли...»
И, будто повинуясь этому зову, расталкивая колыхающиеся на волне тела, из воды выбирались люди. Среди них Николай увидел Рогова, Зимина и заведующего отделом пропаганды Шкурко. Они подошли к Морозову. С их одежды стекала вода, лица были измученными.
— Дело наше дрянь, товарищи, — процедил Зимин. Слизнув стекающую по лицу соленую воду, он поморщился и обреченно махнул рукой.
— Что, нахлебался водички? — спросил Шкурко. — Погоди, еще не то будет...
Все они: и Рогов, и Николай Морозов, и Шкурко — старательно выжимали промокшую одежду. Наконец Николай натянул на себя влажные рубашку и брюки. Обернувшись к городу, он увидел, как понуро бредут туда те, кому посчастливилось выбраться из воды. Вскоре только Морозов, Рогов и Шкурко остались на берегу.
— А где же Зимин? — с беспокойством спросил Шкурко.
— Наверно, со всеми в город подался, — предположил Николай.
— Тогда нам с ним не по пути, — ответил Рогов и тут же спросил: — На чем к своим добираться будем?
Шкурко пристально посмотрел на Рогова, потом на Морозова и, поеживаясь от холода, сказал:
— Поначалу обогреться где-нибудь не мешает.
С молчаливого согласия товарищей он зашагал вдоль берега к старым, проржавевшим котлам,
