дальновидные коммерсанты уже начали подыскивать внушительные угодья. Мистер Бернэм стал наводить справки, и Ноб Киссин подсказал: чего еще искать, если под рукой имение Расхали, которое в долгах как в шелках? Приказчик хорошо знал кое-кого из расхальских конторщиков, извещавших его обо всех оплошностях молодого хозяина, и разделял их мнение: раджа — дилетант-задавака, который витает в облаках, дурбень, что подписывает любую бумагу, а потому заслуживает, чтобы его лишили состояния. Кроме того, все расхальские раджи, ярые приверженцы древних обрядов, отвергали еретиков вайшнавов вроде Ноб Киссина, а потому им следовало преподать урок.
— Ходят слухи, сэр, что «любезница» раджи скрывается в Калькутте, — негромко сказал Ноб Киссин. — Она танцовщица, зовут ее Элокеши. Возможно, ее показанья заклеймят судьбу раджи.
От мистера Бернэма не укрылся злорадный огонек в глазах приказчика.
— Думаете, она станет свидетельствовать против него? — подался вперед судовладелец.
— Определенно не скажу, сэр, но усилья приложить не вредно.
— Буду рад, если вы этим займетесь.
— И тогда, сэр, должность суперкарго…
Ноб Киссин чуть приподнял интонацию, чтоб получился вопрос.
Мистер Бернэм поджал губы — мол, условия сделки понятны.
— Если добудете показания, место ваше, Бабуин.
— Благодарю вас, сэр. — Ноб Киссин вновь подумал о том, как приятно иметь дело с разумным человеком. — Пребывайте в доверье. Все исполню в лучшем виде.
В канун первого судебного заседания на город обрушились муссоны, и все доброжелатели Нила сочли это хорошим знаком. Общий оптимизм укрепило заявление расхальского астролога: дата слушания весьма удачна, ибо расположение звезд радже благоприятствует. Вдобавок стало известно, что ходатайство о снисхождении подписали самые зажиточные бенгальские заминдары: даже упрямые Тагоры из Джорасанко и Дебы из Раджабазара забыли о разногласиях, поскольку речь шла о человеке их круга. Все эти новости так воодушевили семейство Халдеров, что супруга раджи Рани Малаги специально посетила храм Бхукайлаш, где устроила пир для сотни браминов, собственноручно угостив каждого.
Однако добрые вести не вполне развеяли мрачные опасения раджи, и в ночь перед слушанием он не мог уснуть. Было решено, что малочисленный конвой отвезет его в суд еще затемно, а перед тем слуги, которых допустят в узилище, помогут ему собраться. До рассвета оставалось еще часа два, когда стук колес возвестил о прибытии семейного фаэтона, и у дверей апартаментов Нила появилась челядь, после чего времени на волнение, слава богу, уже не осталось.
Паримал привез с собой двух семейных священников, повара и цирюльника. Из домашней церкви жрецы-брамины захватили самый «недреманный» образ — позолоченную статуэтку Ма Дурги.[41] Пока гостиную готовили к пудже, в спальне раджу побрили, искупали и умастили благовонными цветочными маслами. Камердинер привез парадный наряд: чапкан с вышивкой мелким жемчугом и чалму со знаменитой брошью Расхали — золотой ветвью, инкрустированной рубинами с высокогорий Шана. Нил сам заказал одеяние, но теперь засомневался. Может, не стоит являться в суд разряженным франтом? С другой стороны, скромную одежду могут счесть за признание вины. Кто его знает, какой наряд больше подходит для дела о подлоге? Решив не привлекать внимания к одежде, раджа велел подать курту из простого муслина и дхоти чинсурского хлопка, но без каймы.
— Как мой сын? — спросил он Паримала, присевшего на корточки, чтобы завязать его дхоти.
— Вчера допоздна пускал змеев. Он думает, вы уехали в имение. Мы постарались, чтобы он ничего не знал.
— А Рани?
— Господин, с тех пор как вас увели, она не знает ни сна ни покоя. Дни проводит в молитве, и нет такого храма или святого, которого она не посетила. Нынче весь день госпожа проведет в нашей церкви.
— Что Элокеши? Нет ли вестей?
— Нет, господин, ничего.
— Правильно, — кивнул Нил. — До окончания суда ей лучше не показываться.
Покончив с облачением, раджа был готов тронуться в путь, но процедура далеко не закончилась: около часа длилась пуджа, затем страстотерпца помазали сандаловой краской и окропили святой водой, настоянной на священной траве дурба, после чего накормили благотворной пищей — овощами и лепешками, испеченными на чистейшем масле, а также сластями на сиропе из домашней сахарной пальмы. Когда настало время отправляться, брамины вышли первыми, чтобы освободить путь от всякой нечисти вроде швабр и параш, а заодно шугнуть курьеров дурных знаков вроде уборщиков, золотарей и прочих. Паримал вышел еще раньше, чтобы удостовериться в почтенной касте конвойных и лишь тогда передать им еду и питье для хозяина. Нил забрался в карету, а слуги хором напомнили ему о необходимости держать окна закрытыми, дабы избежать любых дурных знаков — мол, в такой день всякая предосторожность не лишняя.
Неспешная карета почти час добиралась до Нового суда на Эспланаде, где слушалось дело раджи. Нила быстро провели через промозглый сводчатый зал, в котором обычные арестанты ожидали вызова к судье. Разнесся шепоток подсудимых, обсуждавших его появление. Эти люди не благоволили к заминдарам:
— …попадись мне тот, кто изувечил моего сына, и решетки бы не сдержали…
— …ох, добраться б до него, ввек не забудет…
— …уж я б распахал ему задницу почище собственной земли…
Чтобы попасть в зал заседаний, надо было подняться по лестнице и миновать путаницу коридоров. Гул голосов свидетельствовал о том, что процесс собрал множество публики.
Нил знал, что его дело вызывает интерес, однако не был готов к зрелищу, представшему его глазам. Судебный зал имел форму чаши, по стенкам которой расположились зрительские ряды, а на дне — свидетельское место. С появлением раджи гам резко стих; с амфитеатра плавно спорхнули последние отголоски, среди которых отчетливо прозвучал шепот: «Ага, расхальский Роджер! Наконец-то!»
Мистер Дафти сидел в первых рядах, занятых белыми, а дальше пространство заполнили лица друзей, знакомых и родни. Здесь были все члены Ассоциации бенгальских землевладельцев и бесчисленные родичи, сопровождавшие Нила на его свадьбе. Казалось, на процесс собрались все мужские представители высшего класса и земельной знати.
В стороне Нил заметил своего адвоката мистера Роуботэма, который с показной уверенностью его приветствовал, а затем церемонно препроводил к месту обвиняемого. Едва раджа уселся, как бейлифы стукнули жезлами, возвещая выход судьи. Как и все, Нил склонил голову, но затем увидел, что место судьи занял не кто иной, как его честь мистер Кендалбуш. Зная о его дружбе с судовладельцем, раджа обеспокоился:
— Как же так? Ведь он приятельствует с мистером Бернэмом!
— Что с того? — поджал губы адвокат. — Судья известен своей неподкупной честностью.
Глянув на скамьи присяжных, Нил обменялся кивками со знакомцами. Из двенадцати англичан по меньшей мере восемь знали его отца, а кое-кто присутствовал на обряде Первого риса[42] его сына. Гости дарили мальчику золотые и серебряные вещицы, изящные ложечки и чашки, а один преподнес китайские эбеновые счеты, украшенные нефритом.
Мистер Роуботэм пристально посмотрел на раджу и шепнул:
— Есть еще новость. Боюсь, весьма неважная…
— Что такое?
— Утром я получил бумаженцию от прокурора. Он намерен предъявить новое свидетельство — письменные показания под присягой.
— Чьи?
— Дамы, лучше сказать, женщины, которая уверяет, что имела с вами связь. Кажется, танцовщица… — адвокат вгляделся в бумагу, — по имени Элокеши.
Нил ошеломленно посмотрел на зал и увидел опоздавшего шурина, который уселся на задах. На миг возникла жуткая мысль, что вместе с ним пришла Малати, но потом раджа облегченно вздохнул — шурин
