совершенный обычным человеком, то как же вопиет о каре деяние того, кто, будучи местным аристократом, купается в роскоши, однако не имеет иных помыслов, кроме приумножения собственного богатства за счет сограждан? Как обществу осудить фальсификатора, если он, образованный человек, пользуется всеми благами, какие только может дать богатство, если неохватность его владений так вознесла его над соотечественниками, что даже равные ему считают его высшим существом и чуть ли не божеством? В каком мрачном свете предстают поступки этого человека, если ради ничтожной цели набить свои сундуки он совершает преступление, которое может погубить его родственников, нахлебников и подданных! Так не в том ли долг суда, чтобы примерно наказать сего человека, и не только ради строгого соблюдения закона, но ради священной обязанности наставлять туземцев в правилах и обычаях, регламентирующих поведение цивилизованных народов?
Нил слушал монотонную речь, и ему казалось, что слова судьи тоже превращаются в пылинки, которые вливаются в белое облачко над париком. За время усердного изучения английского Нил перелопатил такое множество текстов, что без всякого труда мысленно превращал речь в письмо, чем сейчас и занимался. Результатом сего упражнения было то, что слова теряли конкретику, но обретали утешительную абстракцию, далекую от нынешних обстоятельств, как воды Уиндермира и галька Кентербери. Судья все говорил и говорил, и слова его казались камушками, падающими на дно глубокого колодца.
— Нил Раттан Халдер! — Мистер Кендалбуш поднял пачку бумаг. — Несмотря на вашу греховную порочность, вы имеете немало сторонников и защитников: суд получил ходатайства за вас, подписанные представителями местной знати и даже кое-кем из англичан. Поступили также петиции тех, кто искушен в законах вашей религии: они утверждают, что человека вашей касты и положения нельзя судить как простого смертного. Вдобавок неслыханный шаг присяжных: они доверили вас милосердию суда.
Мистер Кендалбуш небрежно бросил бумаги на стол.
— Заметим, что больше всего мы ценим рекомендации присяжных заседателей, ибо они понимают местные обычаи и, вероятно, учитывают смягчающие обстоятельства, ускользнувшие от внимания судьи. Поверьте, я тщательно изучил все представленные документы, надеясь отыскать веские причины для того, чтобы сойти с прямой тропы правосудия. Признаюсь, усилия мои были тщетны: ни в одном ходатайстве, поручительстве или прошении я не нашел оснований для смягчения наказания. Взгляните сами: ученые мужи, сведущие в вашей религии, утверждают, что человека вашего положения нельзя подвергать некоторым наказаниям, ибо они аукнутся лишением касты его невиновной супруги и детей. Вполне допускаю необходимость увязки законности и местных религиозных установлений там, где это согласуется с правосудием. Но мы не можем счесть достойным утверждение, что человек высшей касты должен понести менее суровое наказание, чем кто-либо другой. Такой подход абсолютно не совместим с английским правосудием, в основе которого лежит принцип «перед законом все равны»…
Слова его показались настолько абсурдными, что Нил опустил голову, скрывая улыбку. Если суд над ним что-то и доказывал, то лишь обратное принципу равенства, который столь усердно провозглашал судья. Разбирательство выявило до смешного простую истину: в этой системе правосудия именно англичане — мистер Бернэм и ему подобные — уходили от закона, который применяли к другим, именно они стали в мире новыми браминами.
Внезапно в зале наступила мертвая тишина; Нил поднял голову и увидел устремленный на него взгляд судьи.
— Нил Раттан Халдер! В ходатайстве нас просят смягчить приговор на том основании, что вы богатый человек, что ваша невинная молодая семья лишится касты и будет подвергнута остракизму со стороны родичей. Что касается последнего, я слишком уважаю местные нравы, чтобы поверить, будто ваши родственники станут руководствоваться столь ошибочным принципом, но в любом случае это обстоятельство не может повлиять на нашу трактовку закона. Что до вашего богатства и положения в обществе, то в наших глазах они лишь отягощают ваш проступок. Чтобы вынести вам приговор, я должен сделать простой выбор: либо неукоснительно следовать закону, либо официально признать, что в Индии существует группа людей, которым дозволено безнаказанно совершать преступления.
Так оно и есть, подумал Нил, и один из них ты, но не я.
— Не хочу усугублять ваши страдания и скажу лишь, что ни одно из ходатайств не дает никаких оснований для отступления от закона. Недавние прецеденты в Англии и вашей стране установили, что подлог — преступление, за которое конфискация имущества не является достаточным наказанием, а потому еще предусмотрена ссылка на срок, определяемый судом. Учитывая вышеизложенное, суд выносит приговор: вся ваша собственность будет изъята и продана для покрытия долгов, а вы подлежите высылке на остров Маврикий, где не менее семи лет проведете в исправительном поселении. Зарегистрировано июля двадцатого дня, в год одна тысяча восемьсот тридцать восьмой от Рождества Господа нашего…
Благодаря невиданной силе Калуа стал самым ценным гребцом, и только ему дозволялось безочередно садиться за весла. Сия привилегия чрезвычайно ему льстила, а тяготы гребли с лихвой окупались пребыванием на палубе, откуда открывался вид на омытые дождем берега. Названия городов — Патна, Бахтиярпур, Тегра — весьма его впечатляли, и для него стало игрой отсчитывать количество гребков от одного селения до другого. Едва на горизонте появлялись дома очередного городка, он сбегал вниз и сообщал Дити:
— Барауни! Мунгер!
Женский закуток мог похвастать несправедливо щедрым обилием иллюминаторов — по одному на каждом борте. После доклада Калуа женщины ненадолго их открывали и разглядывали приближавшееся поселение.
На закате пулвар останавливался для ночлега. Если окрестности были подозрительно безлюдны, якорь бросали на середине реки, а когда вечер заставал вблизи густонаселенного города вроде Патны, Мунгера или Бхагалпура, швартовались прямо к берегу. Величайшим же удовольствием было встать на причале торгового городка или порта: тогда в перерывах между ливнями женщины сидели на палубе, разглядывая жителей и потешаясь над их чудным выговором.
На ходу корабля им разрешалось выйти на палубу лишь для того, чтобы раздать кормежку, все остальное время они пребывали в уединении своего закутка. Казалось бы, три недели в тесном душном отсеке должны стать невыносимым испытанием скукой, однако ничего подобного: день надень и даже час на час не походили. Теснота, сумрак и стук дождя создавали необычайно доверительную обстановку: все, что говорили прежде незнакомые друг с другом собеседницы, казалось новым и удивительным, и даже самые заурядные темы принимали неожиданный оборот. Например, было странно узнать, что одни готовили маринованные манго из падалицы, а другие — из только что сорванных плодов; не менее удивительным стало открытие, что Хиру добавляла в маринад фенхель, а Сарджу исключала столь нужный ингредиент, как тмин. Каждая женщина имела свой способ готовки и пребывала в убеждении, что других просто не существует; новость, что в каждом доме, семье и деревне имелись свои бесспорные рецепты, поначалу смутила, потом рассмешила, а затем взбудоражила. Тривиальная тема оказалась настолько увлекательной, что ее хватило от Гхоги до Пирпайнти, и если даже она вызвала горячие обсуждения, то что говорить о столь захватывающих материях, как деньги и супружеская постель?
Историям не было конца. Сестры Ратна и Чампа вышли за двух братьев, чья земля работала на опийную фабрику и уже не могла их прокормить; нежели голодать, лучше податься в гирмиты, решили они, — мол, что бы ни случилось, утешением будет общая судьба. Дукхани ехала с мужем; она долго терпела измывательства стервозной свекрови и теперь почитала за счастье, что муж решился бежать вместе с ней.
Дити тоже свободно говорила о прошлом, ибо нафантазировала полную подробностей биографию, в которой она в двенадцать лет вышла за Калуа и жила с ним и его скотиной в придорожной халупе. Решение бежать за Черную Воду она объясняла происками завистников — силачей из Бенареса, которые не смогли одолеть мужа в честной схватке и задумали выжить его из родных краев.
К некоторым сюжетам путешественницы возвращались снова и снова: например, история разлучения Хиру с мужем рассказывалась бессчетно, и всем уже казалось, что они сами ее пережили. Случилось это в прошлом году на большой сонепурской ярмарке, устроенной перед наступлением холодов. Месяцем раньше Хиру потеряла своего первого и единственного ребенка, и муж уговорил ее поехать на ярмарку — мол, надо помолиться в храме Харихарната, чтобы родить нового сына.
