руками и закрыв глаза, он выписывал круги, словно танцуя с незримой возлюбленной.
Услышав шаги, мужик замер и, вылупившись на незнакомцев, спросил на кошмарном хинди:
— Что такое? Кули? Уже приехали?
До чего же он странный, подумала Дити, разглядывая огромную лопоухую башку пучеглазого мужика. Казалось, он изумленно таращится на окружающий его мир. Было непонятно, сердит он или только удивлен, однако на всякий случай Дити спряталась за спину Калуа.
Оценив внушительные размеры великана, мужик смягчился:
— Гирмиты?
— Джи, — кивнул Калуа.
— Когда прибыли?
— Только что. Мы первые.
— Так скоро? Мы ждали вас позже…
Забыв о молитве, мужик вдруг засуетился.
— Идемте, идемте! — возбужденно махал он. — Вам нужно в контору, отметиться. Идите за мной, я здешний приказчик и начальник лагеря.
С некоторой опаской Дити и Калуа последовали за ним к сараю. Остановившись на пороге, мужик крикнул:
— Дафти-саиб! Кули прибывают, их нужно немедленно регистрировать!
Ответа не последовало, и тогда он вошел внутрь, махнув спутникам — мол, за мной. Обстановку сарая составляли пара конторок и массивное кресло, в котором развалился брыластый англичанин. Тпрукая, он сладко похрапывал. После настойчивых окликов «Дафти-саиб! Сэр! Соблаговолите проснуться!» толстяк шевельнулся.
Полчаса назад мистер Дафти вышел из-за стола окружного судьи, где его потчевали роскошным обедом, обильно сдобренным элем и портером. Жара и хмель так крепко смежили его веки, что левый глаз открылся лишь минуты через две после правого. Визит приказчика его ничуть не обрадовал: лоцман весьма неохотно согласился помочь в регистрации кули, однако не желал, чтобы его любезностью злоупотребляли.
— Разуй глаза, Бабуин! — рявкнул он. — Не видишь, я прилег отдохнуть?
— Что поделаешь, сэр! — вздохнул приказчик. — Сожалею, что нарушил ваш покой, но, увы… Кули хлынули потоком. Регистрацию следует начать безотлагательно.
Разглядев Калуа, лоцман с трудом приподнялся:
— Ничего себе громила!
— Да, сэр, настоящий гигант.
Бормоча под нос, лоцман нетвердо проковылял к конторке и раскрыл переплетенный в кожу гроссбух.
— Валяй, Пандер, — сказал он, обмакнув перо в чернильницу. — Порядок ты знаешь.
— Да, сэр. Сейчас все выясню. Как зовут женщину? — обратился приказчик к Калуа.
— Адити, малик, она моя жена.
— Как? — приложил руку к уху мистер Дафти. — Громче!
— Женщину зовут Адити, сэр.
— Адитти? — Перо лоцмана заскрипело по бумаге — Ну, Адитти так Адитти. По мне, совершенно дурацкое имя, но раз ей так хочется…
— Каста? — спросил приказчик.
— Чамары, малик, — ответил Калуа.
— Округ?
— Гхазипур, малик.
— Олух ты, Пандер! — вмешался мистер Дафти. — А как его-то имя?
— Виноват, сэр, исправлюсь… Как твое имя?
— Мадху.
— Как, Пандер? Что этот битюг сказал?
Повторяя имя, на последнем слоге Ноб Киссин поперхнулся:
— Мад… кх, сэр.
— Маддоу?
Приказчик не стал поправляться:
— Да, сэр, а что? Вполне сносное имя.
— Как зовут его отца?
Вопрос застал Калуа врасплох: он позаимствовал папашино имя, и теперь не придумал ничего лучше, как отдать родителю свое собственное:
— Его звали Калуа, малик.
Ответ удовлетворил приказчика, но не лоцмана:
— А как это пишется, пропади вы пропадом?
Приказчик поскреб голову.
— Если позволите, сэр, я бы предложил написать «ка», «о», «эл» — ну, словно «коала», понимаете? — а в конце «вер». Колвер. Вроде так будет неплохо.
— Молодца! — сказал лоцман и, прикусив кончик языка, принялся карябать в гроссбухе. — Так я его и записал: Маддоу Колвер.
Калуа прошептал свое новое имя, словно оно принадлежало другому человеку. Затем повторил его, но чуть увереннее, а когда оно слетело с его губ в третий раз, то было уже абсолютно своим, как его собственные глаза, кожа и волосы.
Позже династия Колверов, утверждавшая, что Маддоу Колвер был ее родоначальником, выдумает кучу историй, которые объяснят происхождение фамилии предка и многочисленность его потомков с именем Маддоу. Большинство Колверов предпочтет подправить свою родословную, придумав себе фантастически благородные истоки, но всегда будут и те, кто твердо держался истины: достопочтенные имя и фамилия возникли в результате косноязычия торопыги приказчика и тугоухости сильно подвыпившего английского лоцмана.
Лалбазар и Алипор оба считались острогами, но разнились как рынок и кладбище: одна тюрьма расположилась среди шума и толчеи оживленных калькуттских улиц, а другая, придавленная тишиной, словно крышкой гроба, удалилась на пустынную окраину. Похожий на крепость, Алипор был самым большим острогом в стране; его зубчатые стены, нависшие над узким каналом Толли, хорошо видели все, кто проплывал в сторону лагеря переселенцев. Мрачное сооружение никого не воодушевляло, а некоторые проезжавшие даже приплачивали лодочнику, чтобы заранее уведомил о его приближении.
Глубокой ночью в Лалбазар прибыла карета, дабы перевезти Нила в Алипор. Обычно дорога занимала около часа, однако нынче поехали кружным путем — тихими прибрежными закоулками, мимо форта Уильям. Сия мера была предпринята во избежание беспорядков, ибо ходили какие-то разговоры о публичном выражении сочувствия осужденному. Нил этого не ведал и потому долгую поездку воспринял как особую муку, в которой желание покончить с неопределенностью прошлого воевало со стремлением бесконечно растянуть прощание с городом.
Конвой из полудюжины охранников коротал время за похабными шутками: мол, они — свадебный кортеж, доставляющий новобрачного в дом жениной родни. Судя по репликам, представление было отработано на других узниках и разыгрывалось уже много раз. Не обращая внимания на скабрезности, Нил смотрел в окошко, но в предрассветной тьме мало что видел и больше угадывал маршрут, представляя тихий плеск реки подле зелени парка Майдан.
Когда завиднелась тюрьма, карета покатила резвее, и Нил приказал себе сосредоточиться на тявканье шакалов и слабом запахе ночных цветов. Вскоре колеса застучали на мосту через ров, и пальцы раджи впились в растрескавшуюся кожу сиденья. Потом карета стала, дверца ее распахнулась; в темноте угадывалась группа людей. Точно собака, что, противясь поводау, всеми лапами упирается в землю, Нил вжался в набитое конским волосом сиденье, не поддаваясь тычкам и окрикам конвойных:
— Пшел! Эй ты! Женина родня заждалась!
