дома от прежних своих невольников, ныне восставших против него, оно будет лишено возможности итти на помощь соседу, гибнувшему рядом с ним от тех же причин. Диверсия — умная тактика, которой не пренебрегали лучшие стратеги, и чтобы произвести ее не требуется иметь готовую армию.
Рабочие одной какой-либо местности победят и освободятся от своих господ только при том условии, что восстанут рабочие окрестных местностей. Это верно по отношению к рабочим одной и той же национальности, в видах разделения сил господ; верно и по отношению к рабочим разных национальностей, ради воспрепятствования господам помогать друг другу. На свете одно связано с другим. Международная солидарность рабочего класса не должна оставаться пустой формулой, и осуществление ее не должно быть отстрочиваемо до отдаленного будущего; она является условием sine qua non успеха революции .
Такова логика вещей. Братское об'единение рабочих всех стран должно выйти из области мечтаний о будущем; оно средство борьбы с нашими хозяевами, и даст нам победу, если сумеем победить.
Буржуазия не без страха следит за стремлением рабочих об'единиться в международный союз, ибо знает, что в день, когда народы перестанут быть врагами, ей нечем будет оправдывать постоянное держание миллионов людей готовыми к её защите, и те громадные вооружения, за которыми она считает себя неприступной. В противовес к вышеуказанному стремлению рабочих она возвела в культ догмат об отечестве, и её восхвалители спешат бить в набат всякий раз, лишь раздается чей-либо независимый голос, чтобы заклеймить зверства, прикрываемые знаменем патриотизма, или провозгласить, что единственное отечество человека — вселенная.
„Агенты заграницы”, „низкие негодяи”, вот те эпитеты, какими они награждают этих независимых людей. Впрочем, брань их понятна, ибо эти господа судят о других по себе, и думают, что писать можно только то, за что получена плата. Они привыкли торговать пером и словом, и поэтому не верят, что есть люди, пишущие и говорящие только то, что они думают.
„Вы не хотите унижать чужое отечество, значит, вы негодяи; не хотите кричать вместе с нами, что ваша родина царица между нациями, что все другие народы — жалкий сброд, значит вы агент заграницы!” Такова логика этих господ, и исходя из неё они убеждают слабоумных людей, что тот, кто не хочет закрывать глаза на все вопиющие безобразия, прикрываемые знаменем патриотизма становится врагом своего отечества.
Вот почему, когда интернационалисты называют антипатриотами всю эту компанию глашатаев миллитаризма и шовинизма, направленных к взаимному избиению, те клевещут, называя антипатриотами и врагами Франции французов, врагами Германии немцев, Италии италианцев и т. д., хотя антипатриотизм их состоит лишь в том, что они любят все человечество и ненавидят войну.
Антипатриотами не могут быть названы люди, стремящиеся распространить любовь с отдельного индивидуума на все человечество. Когда они восстают против власти и капитала, как таковых, они являются противниками их не только у себя дома, но и во всех других странах. Они не требуют перемещения власти от одной группы к другой, но полного уничтожения её.
За то, что мы противники власти, нас обвиняют в стремлении к хаосу; за то, что мы противники законных форм семьи и того принуждения и запрещений, которые закон противопоставляет естественной эволюции её, нас обвиняют в том, что мы хотим уничтожить семью; за то, что мы противники узкого патриотизма, требующаго, чтобы на другие народы смотрели как на врагов, что мы сторонники всемирного братства, нас обвиняют в том, что мы проповедуем унижение нашей родины и подчинения её соседям!
Не лучше ли об'ясниться. Известно, что у всякого человека есть свои привязанности. Он всегда с любовью вспоминает места, где ему хорошо жилось, где развились его симпатии, его влечет с особенным радостным чувством в страну, где он уверен, что найдет друзей. Когда мы говорим, что любим такую то страну, то это значит, что любим воспоминания, связанные с нею, пережитые в ней ощущения, и друзей, там оставленных, и совокупность всего этого и составляет предмет нашей привязанности, а не почва, страна сама по себе.
Когда людям кажется, что они должны больше всего любить местность, где они родились, потому только, что с нею связаны воспоминания о рождении, то никто не подумает возражать против этого, ибо не всегда для нас ясны источники того или другого нашего чувства; но из того, что мы больше любим такую-то данную местность, еще не следует, что жители других местностей — наши враги; если бы патриотизм был исключительно привязан к почве, к месту рождения, он не распространялся бы на целую страну например, Францию, Германию, Россию и т. д. Тогда стала бы понятнее любовь к одной провинции; еще более понятней любовь к месту жительства или рождения. Почему в таком случае не признать наличность причин вражды между обитателями одной улицы? И если человек способен любить даже тех, кто связан с ним случайно, то почему его любовь должна сосредотачиваться на какой-либо данной группе, а не на любой иной? Почему не распространить ее на все человечество?
ГЛАВА V.
Революция — детище эволюции.
Из предыдущего мы знаем, что революция сопутствует эволюции. В действительности нет перерыва между вчерашним днем и сегодняшним, и завтрашний день есть продолжение кануна. Поэтому будущее общество не явится сразу совершенно готовым, а будет только тем, к чему подготовили предшествующие события. В виду этого мы не должны выжидать революции, чтобы жить согласно нашим идеалам, а должны стараться, по мере наших сил, согласовать свои действия с нашими воззрениями.
Мы считаем доказанным, что от реформ, даруемых сверху, буржуазией, нельзя ожидать освобождения рабочего класса. До тех пор, пока не будут бесследно уничтожены учреждения, задерживающие свободное развитие человечества, всякие реформы будут не что иное, как грубая приманка, рассчитанная на легковерность рабочих, или же какое-нибудь новое усовершенствование в пользу капитала, которое ему облегчит эксплуатацию рабочего класса.
Ниспровержение властей, уничтожение личной собственности и отмена денежных знаков одни только могут обеспечить освобождение рабочего класса, и было бы абсурдом ждать такового не только от буржуазного, но даже и от рабочего правительства.
Между тем, как ни обманчивы и призрачны реформы, есть люди, искренно верующие, что посредством них можно произвести улучшения в положении рабочих. Они уверены, что от парламента можно добиться таких реформ в социальном строе, которые дадут рабочим, если не богатство, то по крайней мере материальную обеспеченность. Игнорируя совершенно опыт прошлого и настоящего, они трудятся над тем, чтобы убедить выборщиков в целесообразности своих панацей и заставить их подавать голоса за тех кандидатов, которые обещают работать в духе проведения вышеупомянутых реформ.
Само собою разумеется, я говорю здесь только о людях убежденных, не делающих себе из политики профессию, и проповедующих только то, что они считают истиной.
Восхваляя реформы, убежденные эволюционисты бессознательно играют в руку политиканам и сбивают рабочих с правильной дороги надеждами на улучшения; они помогают, таким образом, держать рабочих в заколдованном круге парламентаризма, в котором горечь каждого обманутого ожидания сглаживается надеждою на успех в будущем.
Но во всякой медали есть оборотная сторона. Если проповедники реформ, с одной стороны, бессознательно удаляют рабочих от верного пути, то с другой стороны, они также бессознательно, в отрицательной форме, работают над уничтожением доверия к парламентаризму; ибо хотя вся масса избирателей не разочаровывается от обманутых ожиданий и после каждого такого обмана, продолжает нести бюллетени к урнам, но отдельные личности среди них, умеющие думать, убеждаются в бессилии парламентарного режима и ищут путь к освобождению в другом направлении.
От времени до времени случается с искателями легальных лекарств от нищеты и эксплуатации, что им попадается в руки реформы, подкапывающие фундаменты буржуазного строя, и тогда буржуазия смотрит на них, как на простых революционеров. Вызываемые ими политические движения подготовляют рабочих к восприятию последствий социальной революции, и в зависимости от хода событий могут переродиться в движения определенно выраженного экономического характера.
