Из диких народов миролюбивые, принявшие европейцев с раскрытыми об'ятиями, в очень скором времени были ими обращены в рабство, и исчезли с лица земли; те же, которые сопротивлялись, хотя и были порабощены, но не так скоро, и от того, что они сопротивлялись, судьба их не стала хуже.
Сила управляет миром, и если разум нас учит, что мы не должны злоупотреблять ею ради притеснения других то вместе с тем он учит, что ее мы можем противопоставить попыткам поработить нас и ею же можем разрушить рабство, навязанное нам в период нашего физического или интеллектуального бессилия.
С самых древних времен до Американской Междоусобной войны включительно невольники выбивались из своего рабского положения только путем многократных восстаний.
Христианство, пройдя через гонения, утвердилось только тогда, когда противопоставило силе силу, и в свою очередь стало притеснителем. Точно также реформация только с оружием в руках добилась признания своей равноправности. А сколько войн пришлось вести крестьянству, прежде чем оно добилось своего современного положения! Идея монархического единства восторжествовала только тогда, когда были разрушены рыцарские замки, а феодальные бароны были казнены. В свою очередь, буржуазия освободилась от опеки, разгромив бастилию и дворцы, казнив священников, дворян и короля, и конфисковав их земли и поместья; теперь она злоупотребляет приобретенной силой, эксплуатируя низшие классы и этим заставляет их прибегать к силе же, ради защиты от ея притязаний.
Насилие порождает насилие, — таков мировой закон! Кто виноват в этом?
Социальная организация с ея антагонизмом классовых интересов ведет нас к революции; сила событий толкает к ней рабочий класс больше, чем убеждение, что эмансипация мирным путем невозможна. Это факт общепризнанный, и отрицать его могут только те, кто хочет уверить нас, будто революция 89 года, отдав власть в руки буржуазии, самым этим фактом навсегда покончила с требованиями, пред'явленными старому режиму. Конечно, рабочий класс, принуждаемый насилием нести на себе тяжесть власти и ужасы беспощадной эксплуатации в свое время роковым образом будет вынужден прибегнуть к тому же насилию, чтобы освободиться от своих притеснителей; тем не менее утверждать, что будущее общество будет создано насилием, могут только те, кто хочет сделать людей счастливыми помимо их воли, или же самоуверенные честолюбцы, мнящие, что они обладают всей суммой человеческих знаний.
Мы, сторонники освобождения, столь великих надежд на силу не возлагаем и рассчитываем при помощи ея лишь устранить препятствия: уничтожить власть и капитал, и освободиться от их учреждений: от того мы и противники централизации и не признаем представительства власти, ни мандатов, вручаемых отдельным индивидуумам, имеющим действовать и голосовать вместо нас и от нашего имени. Пусть всякая попытка приведения всех индивидуальностей под один уровень вызовет протест каждаго отдельного „я” и встретит отпор со стороны индивидуальной инициативы, долженствующей быть свободной от каких бы то ни было стеснений.
Людям должна быть предоставлена свобода группироваться. Если такие группы затем найдут нужным вступать между собою в федерации, пусть делают это в той мере, в какой сочтут полезным для себя. Желающие остаться вне федерации — пусть остаются; пусть каждый умеет уважать свободу соседа, если хочет, чтобы уважали его свободу.
Одна лишь индивидуальная инициатива может обеспечить успех революции. Централизация всегда является тормазом в распространении новых идей, между тем как нужно не затруднять их развития, а напротив способствовать их свободному расцвету.
Каждый отдельный человек должен быть приучен мыслить и действовать за собственный риск и страх, не ожидая импульсивного толчка со стороны. Если мы достигнем того, что в своих делах будем расчитывать только на самих себя и сумеем заставить уважать нашу личную свободу, одновременно уважая чужую, то в этом будет заключаться один из элементов успеха в осуществлении нашего будущего благополучия.
Не декреты центральной власти, а наша собственная энергия уничтожит все механизмы современного социального строя.
Лишь только начнется борьба, мы должны будем прежде всего стараться распространить вокруг себя начавшееся движение, не путем рассылки в деревни огромных количеств прокламаций, как это делали во время прежних революций, а доставлением туда предметов первой необходимости, земледельческих орудий, какие найдутся в городах, а также людей, которые научат крестьян пользоваться ими.
Факты красноречивее слов, и указанный способ — единственный, каким можно убедить крестьянина, что его интересы тесно связаны с интересами фабричного рабочего, и что, так как интересы их общи, то общими должны быть и стремления.
По всей вероятности движение примет самые разнообразные формы: то оно будет местное, ограничится одной деревней и будет немедленно подавлено; то распространится в целом округе и на некоторое время удержится, причем будут делаться попытки провести в жизнь те или иные формы социальных концепций.
Точно также разнообразны будут и причины: они могут быть экономические или политические, но какова бы ни была исходная точка движения, оно, если борьба продлится, неизбежно примет экономический характер.
Кто может предсказать, где и когда начнется эта война? Величайшие социальные несправедливости творятся, видимо не вызывая протеста толпы, и рядом с этим какой-нибудь пустяк способен зажечь всеобщий пожар.
Конечно, может случиться, и наверно даже случится, что движение будет подавляться прежде, чем рабочие окрестных местностей присоединятся к восставшим; но в области идей, как в физике, сила не теряется; сотрясение передается всем тем, кто страдает от тех же причин, что и восставшие, и стремится к одной с ними цели.
Пример заразителен, и идеи, как бы носясь в воздухе, передаются быстро. Бывают моменты, когда напряженность положения событий увлекает отдельных личностей, помимо их воли, в общем урагане. Одни и те же причины порождают одни и те же факты: везде рабочие истомлены игом эксплуатации; везде они хотят, чтобы их считали равными, а не низшими; везде в них проснулись чувство личного достоинства и сознание своей силы, и везде у них одно и то же горе и одни и те же упования.
В настоящий момент мир можно сравнить с площадью, уставленной фейерверком, где, смотря по направлению, которое примет первая ракета, или по очереди загорится каждая следующая, или все вместе вспыхнут одновременно; легко может статься, что от первого же толчка нарушится в обществе равновесие, поддерживаемое насильем.
ГЛАВА II.
Революция и Дарвинизм.
Когда Дарвин обнародовал свою теорию „Эволюции”, все оффициальные ученые, видя в ней только ниспровержение догмата о сотворении мира Богом, ополчились против него. Ранее они точно также расправились с Ламарком, но с того времени мысль прогрессировала, умы были подготовлены, и идея „эволюции” устояла против их нападок и получило права гражданства в ученом мире.
В противовес к сказанному, в некоторых сферах усмотрено было в этой теории оправдание современного политического режима и осуждение революционных стремлений пролетариата, оправдание эксплуатации, тяготящей над ним, и „борьба за существование”, „половой подбор”, „эволюция” появились под столь разнообразными приправами, что английский ученый, наверно, не мог признать за воплощение своей идеи ту окрошку, которую ему преподнесли.
Ухватившись за теории продолжателя Ламарка, Гете и Дидро толпа жалких комментаторов вздумала применить теорию „борьбы за существование” к человеческому обществу, расширив ее до пределов, о каких, несомненно, никогда не мечтал сам автор.
„В виду тяжелых условий существования — говорят они — общество естественно разделилось на два класса: на обеспеченных и работников[1]. Земля не производит достаточно, чтобы обеспечить каждому удовлетворение его потребностей, отсюда проистекает борьба, а
