идущих в похоронной процессии, но как выглядят добрые деяния, сопровождающие усопшего, он до сих пор не видал. И чтобы ходили вырезанные из дерева львы, он тоже до сих пор не видел.
Столяр таращит на него глаза и ничего не отвечает. Он медленно встает с досками на плечах. Каменотес тоже с кряхтением поднимается, завязывает потуже рабочий фартук и снова берется за молоток и долото. После отдыха и беседы его удары о камень звучат еще звонче. Он кричит столяру вдогонку:
— В следующий раз, когда отправишься в путь, не забудь захватить с собой запечатанную бутылочку водки. Четвертинку, брат, четвертинку.
Эльокум Пап с досками на плечах идет, склонив голову, и проклинает в душе каменотеса: экий еретик! Он, небось, еще и в воскрешение из мертвых не верит. Он ведь каждый день видит, как мимо него несут на Зареченское кладбище усопших, но не видит, чтобы покойники возвращались с кладбища. А раз мертвые не могут двигаться, то он, еретик, небось, не верит, что они когда-нибудь встанут.
С болью в плечевых суставах, словно он их вывихнул, Эльокум едва дотащил доски до своей мастерской, перевел дыхание и уселся за стол, чтобы перекусить. Но едва он положил в рот первый кусок и зачерпнул деревянной ложкой холодные щавелевые щи, Матля тут же пристала к нему с упреками: у нее сегодня были соседки со двора Песелеса и устроили ей настоящий скандал. Они все время надеялись, говорят соседки, что как только изучающие Тору в Немом миньяне переберутся в другие молельни, из Немого миньяна сделают квартиры для их женатых и замужних детей. А теперь, говорят они ей, когда ее муж разукрасит Немой миньян, туда сбежится еще больше просиживателей штанов и дармоедов. Мы вашего мужа, говорят они ей, забросаем протухшими куриными кишками, а вас в слюнях утопим.
— А что они еще сказали?
Эльокум смотрит на жену, стоящую напротив него с двумя бледными девочками, которые держатся за ее фартук, и с третьей девочкой на руках.
— Что я глупая баба, они сказали. Если ваш муж, говорят они мне, ремонтирует развалины, он уже мог бы отгородить квартиру для себя, чтобы вам не приходилось жить в подвале, а еще он мог бы отгородить квартиры для молодых пар со двора Песелеса. Двор отблагодарил бы вашего мужа за его работу, говорят они мне.
— Ты права, Матля, что не хочешь жить в подвале. Я тебе дам развод, и ты со своими мадамами сможешь перебраться во дворец графа Тышкевича.
От страха Матля потеряла дар речи, но Эльокум спокойно продолжал есть. Он выхлебал целых три глиняных миски щавелевых щей, забеленных сметаной, закусил жестким соленым сыром и розовым хлебом, пока не насытился и его настроение не улучшилось. Тогда он принялся успокаивать Матлю, что если она не будет делать глупостей, он ее с тремя дочерьми не бросит. Он также рассказал о своем разговоре с каменотесом и посмеялся над ним: если бы Лейбеле Балтраманцер был мастером своего дела, он бы не сказал, что это лживый мир, и не вел бы еретических речей. Лейбеле Балтраманцер не ценит резных львов, потому что сам не великий резчик и резать не умеет. Матля слушала и молчала, словно пришибленная. Она боялась ему рассказать, что и над ним насмехались жители двора Песелеса. Ваш муж резчик? Хромой сапожник ваш муж, неумеха, сказали они ей.
Оперев голову на руку, Эльокум Пап отдыхает. Он задремывает, фантазируя вслух о медных львах и оленях на большой, стопудовой люстре городской синагоги: вечером в праздник Симхат-Тора, когда зажигают все светильники на люстре и раскручивают ее на ее тяжелых цепях, она начинает вращаться вокруг своей оси, как карусель в цирке на рынке в Лукишках. В эту карусель впряжены фигурки лошадей, львов, слонов и оленей. На спины животных усаживают детей, и когда карусель раскручивается, кажется, что животные гонятся друг за другом. Точно так же выглядит, если позволительно такое сравнение, и большая зажженная люстра в городской синагоге.
Матля слушает и ничего не говорит. Она только думает, что чужих детей на спинах игрушечных животных в цирке он, ее муж, замечает, а своих собственных детей у ее фартука и малышку на руках нет, потому что его голова забита деревянными львами.
Невестка-христианка
Вывеска «Рахмиэл Севек и сын» по-прежнему мирно висела над входом в лесоторговую фирму на Заречье. Но ссора между отцом и сыном только усиливалась. Хаця Севек уже выгнал из дома свою жену- христианку вместе с их дочкой. Отец сказал сыну, что у него нет еврейского сердца и что этим он совершил еще больший грех, чем когда женился на Хеленке. Рахмиэл Севек и его сын даже внешне были полной противоположностью. Отец — еврей с опущенными узкими плечами и с высохшим лицом. Сын — плотный крепыш с курносым носом и низким упрямым лбом, нависавшим, как балка, над парой маленьких прозрачных глазок, в которых горел темный огонек недоверия и наглости. Хаця смеялся: как это теперь он совершил больший грех, чем женившись на гойке[27]? Рахмиэл взглянул на сына и вдруг почувствовал ненависть к его матери, лежащей в могиле. Сынок был похож на нее и внешностью, и тяжелым характером.
— Гойка? Так говорят о женщине, с которой произвели на свет ребенка? Раньше еще находились люди, которые тебя не осуждали, потому что они не считают важной разницу между евреями и христианами. Теперь все будут считать тебя мерзавцем, потому что ты выгнал свою жену.
— А ты хочешь, чтобы я жил с пьяницей? А ты не знаешь или притворяешься, будто не знаешь, что она путалась с другими?
— Пить Хеленка принялась от обиды на тебя, а в то, что она имела дело с другими, я не верю. Даже если твое подозрение имеет под собой основания, это твоя вина, потому что ты вдруг разлюбил ее.
Хаця Севек, помимо прочего, отказался содержать жену с ребенком. Свекор приносил ей каждую неделю деньги из своего кармана. Хеленка все еще пыталась выведать у свекра, почему ее возненавидел муж. Рахмиэл Севек не хотел оговаривать собственного сына и отвечал, что виновато время. Поляки возненавидели евреев так же, как нас ненавидят немцы. Из-за этого Хаця увидел, что разница в происхождении не может стереться. «Разве я виновата, что немцы и поляки ненавидят евреев?» — спрашивала Хеленка, и свекру нечего было ей ответить. «Может быть, он еще возьмет меня назад?» — снова спрашивала она. Но как бы сильно Рахмиэл Севек не сочувствовал невестке, ему не хотелось, чтобы его единственный сын взял назад христианку, а он сам стал дедом целого выводка нееврейских внуков. Он отвечал с некоторой хитростью, что не знает, стоит ли Хеленке желать вернуться к Хаце, раз он к ней больше не привязан. Разве она готова перейти в иудаизм и вести себя как еврейка?
Хеленка была худенькая и невысокая, со светлыми волосами надо лбом и темно-рыжими за ушами и на затылке. Ее голубые глаза смотрели с испугом и любопытством, ее движения — проворные, как бы подпрыгивающие — напоминали птичьи. Трудно было поверить, что эта Хеленка, сама наполовину ребенок, может пьянствовать и к тому же изменять мужу, как подозревал Хаця Севек. Но она могла вдруг рассмеяться сухим смехом опытной женщины и ответить умнее, чем от нее ожидали.
— Отец, — сказала она свекру, — когда ваш сын хотел меня, мое происхождение и религия его не волновали. Но с тех пор, как ему снова нравится его прежняя, что толку, если я буду вести себя как еврейка. Пока я была женой вашего сына, вы тоже каждый вечер позволяли мне стягивать с вас сапоги, хотя он женился на мне без вашего согласия.
Хеленка говорила сиплым голосом, она буквально охрипла от злости на свекра, который хитрит с ней, как всякий еврейский лавочник.
После подобных разговоров с невесткой-христианкой плечи Рахмиэла Севека еще больше опускались. Его Хаця снова гулял с еврейской девушкой, на которой собирался жениться до того, как встретил Хеленку. Так что ж ему быть против женитьбы сына на порядочной еврейской девушке? Лесоторговец соскучился по бейт-мидрашу, куда он стыдился приходить, с тех пор как его сын женился на шиксе. Обыватели уже прослышали, что Хаця Севек разошелся с христианкой, и встречали лесоторговца так, словно он вышел из долговой тюрьмы, в которую попал за долги компаньона. Евреи поздравляли его. Рахмиэл Севек не мог слышать этих поздравлений.
— Пусть Хаця больше не живет с женой-христианкой, разве я могу забыть, что у меня есть внучка- нееврейка? А разве саму жену с ребенком вам не жалко?
