Шагнув в коридор, Валька остановился, перевел дух. Он испытывал большое облегчение от того, что встретила его не девочка, а вот эта незнакомая женщина, которая, конечно, ничего о вчерашнем разговоре не знает.
— Проходи, мальчик, — сказала женщина, закрыв, наконец, дверь.
Валька вздрогнул. В комнату он вошел с легким звоном в ушах, казалось, что вот-вот закружится голова.
Фишер появился так же, как и в первый раз, — неожиданно и бесшумно. Вслед за ним вошел в комнату тот самый парень, которого Валька уже видел однажды, когда он прощался с Фишером. Сейчас он был весел, улыбался. Рядом с ним Фишер казался совсем маленьким и совсем старым. Болезнь не оставила заметных следов на его лице, только больше стали мешки под глазами, да еще резче выдавался подбородок.
— Ну-с, явились, юноша, — произнес он в ответ на робкое Валькино приветствие. — Прелестно. Давайте попытаемся выяснить отношения. Насколько я понимаю, вы хотите наняться ко мне в ученики.
Не совсем обычная формулировка смутила Вальку. Он только молча кивнул головой.
— Прелестно, — повторил Фишер, усаживаясь на стул и указывая Вальке рукой, чтоб тот тоже сел. Парень остался стоять, не переставая улыбаться. Его, должно быть, все происходящее очень забавляло.
— Но позвольте узнать, — Фишер высоко поднял бровь, — с чего бы это я должен с вами маяться на старости лет? Слуга покорный, — не вставая, он сделал небрежный полупоклон.
Вальке стало тоскливо. С неотвратимой ясностью встал в голове вопрос, — а действительно, с чего бы это Фишер стал с ним заниматься? Вся эта история показалась вдруг нелепой. И почему Шурка вдруг решил, что надо идти сюда? А он, Валька, тоже хорош, поддался на уговоры…
Фишер, между тем, не сводил с Вальки глаз. Помолчав немного, он произнес:
— Впрочем, никогда не следует торопиться. Вот этот молодой человек, — он кивнул в сторону парня, — тоже пришел в мой дом лет этак семь назад. — Фишер прищурил один глаз и слегка склонил голову набок, будто прицеливаясь: — Да, лет семь. А сейчас, не угодно ли познакомиться, — без пяти минут студент консерватории Сергей Миронов. Не токарь, а, повторяю, студент консерватории. Бывший токарь. — Он сделал ударение на слове «бывший».
Вдруг повернувшись к Сергею, он весело закричал:
— Ха-ха! Помнят еще старого Фишера! Верят! Сказали небось, что возьмут. Впрочем, — добавил он, успокоившись, — я и не сомневался. Только тебя надо было принять без экзаменов. Да, да, без экзаменов. Много они там понимают. Про-фессор-а-а!
О Вальке он, казалось, забыл и еще минут пять доказывал, что «они» не понимают ни в музыке, ни в музыкантах.
Валька хоть и с трудом, но догадался, что все нападки Фишера относятся к преподавателям консерватории, экзаменовавшим Сергея. Расхваставшись, старик прямо заявил, что если бы ему убавить десятка три лет, так он подготовил бы из Сергея настоящего скрипача без всяком консерватории.
— Вот только инструмент, — сказал он и помрачнел, смолк. Потом вновь воззрился на Вальку. И уже совершенно другим тоном, немного подавшись вперед, спросил: — Ты ведь, кажется, на скрипке еще не играл?
Вальке от неожиданности захотелось вскочить. Уцепившись за стул, он отрицательно закрутил головой.
— А инструмент у тебя есть? Скрипка есть?
Валька поник. Вот оно! Сейчас выяснится, что Фишеру он без скрипки вовсе не нужен.
— Есть, — несмело начал он, — только… только она старая очень. Не знаю, можно ли играть. И большая…
— Старая? — Фишер насторожился. — А она у тебя откуда?
— Она еще от Наполеона осталась… — пробормотал Валька.
— От Наполеона? Ты что, знаком с ним был? — Фишер улыбался.
— Да нет! — Валька махнул рукой. — Тут история длинная. Рассказывать долго.
— Расскажи! — потребовал Фишер.
Битых десять минут, путаясь и сбиваясь от смущения, рассказывал Валька о том, как попала к нему в руки старая скрипка.
За время его рассказа Фишер не проронил ни слова, а когда Валька кончил, он встал и сказал коротко:
— Беги домой, неси ее сюда.
Лампа с мохнатой бахромой абажура низко опущена над овальным столом, покрытым черной скатертью, на которой вышиты красные розы. Фишер стоит у стола и внимательно рассматривает футляр, не торопится открывать его. В светлый круг от лампы попали только его руки, а лица Вальке не видно: оно в тени. От этого Фишер напоминает Вальке какого-то колдуна.
Старик последний раз проводит по футляру и наконец берется за застежку. Валька невольно затаил дыхание. Вот скрипка лежит на столе. Нарядная скатерть и яркий свет лампы еще больше подчеркивают ее убожество. Она лежит, старая, потемневшая от времени, без струн. Вальке даже жалко ее стало, ведь так хорошо рассказывала о ней тетя Маня.
Фишер долго, очень долго смотрит на скрипку. Но вот руки его, как два живых существа, зашевелились, легкими прикосновениями побежали по грифу, погладили деку, потом отпрянули. Фишер как будто испугался взять инструмент.
В тишине стало слышно, как он что-то зашептал. Сейчас он низко склонился над столом и стало видно его лицо, сосредоточенное, напряженное и очень серьезное. Старик бережно берет скрипку, поворачивает ее во все стороны, разглядывает. Лицо его постепенно светлеет. Он кладет скрипку на стол и начинает расхаживать по комнате. Через минуту останавливается перед Сергеем Мироновым и говорит:
— Гварнери. Гварнери дель Джезу. Возможно ли это?
— Что вы… — приподнимается со стула Сергей, но Фишер машет на него рукой.
— Знаю, знаю. На всю страну — единственный экземпляр. А марку поставить — раз плюнуть. Но одно не поддается сомнению. Ты готов в путь, но у тебя нет хорошего инструмента. А вот он, — Фишер кивнул головой в сторону Вальки, — и шагу не сделал, однако судьба его уже снабдила весьма подходящим посохом. Скрипка старинная. Настоящая скрипка. Впрочем, я не настаиваю. Может быть, это и не Гварнери. Филльляйхт, как говорят добрые немцы. Возможно.
Сергей встал, подошел к столу. Встал и Валька.
Фишер повернулся к нему.
— Ну, молодой человек, поздравляю. Если вы и не будете хорошим скрипачом, то во всяком случае будете владельцем хорошей скрипки.
— А она, правда, хорошая? — тихо спросил Валька. — У нее струн нет. И смычка…
Фишер рассмеялся и, совсем как мама, растрепал ему волосы.
— Ничего, молодой человек. Струны будут. Паганини на одной струне играл. И вообще, вместо струн у настоящего музыканта — собственное сердце. Завтра мы проведем первую операцию, посмотрим, подходящее ли оно у тебя. А сейчас… ты что-нибудь знаешь о скрипках?
Что мог Валька ответить? Что он знал о скрипках? Ничего, собственно, не знал. Примерно так он и ответил.
— Ну что ж, я когда-то неплохо разбирался в этом вопросе, — сказал Фишер. — Меня, может быть, стоит послушать.
Из угла комнаты он выкатил низкое кресло на медных колесиках, удобно уселся. Как бы раздумывая, с чего начать, несколько раз провел рукой по скрипке, затем откинулся на спинку кресла и заговорил.
Говорил он негромко, но проникновенно, выразительно. Речь лилась свободно, чувствовалось, что старик рассказывает о том, что прекрасно знает и любит.
Рассказ Фишера Валька слушал, как зачарованный, даже боялся шевельнуться. Опять история, интересная, живая, как бы вошла в эту комнату вместе со старой скрипкой.
Одно за другим называл Фишер имена великих итальянских мастеров — Амати, Страдивари,
