- Немедленно спать.
И пробормотал, укладываясь:
- До чего же мы, черт побери, консервативны... от амебы до сапиенсов... глупо.
'Глупо, - думал и Харвич, глядя перед собой в темноту, - но так традиционно... Для работы в космосе отбирают людей со средним индексом воображения... высокий индекс нужен поэту, художнику... а в космосе избытки фантазии приводили к катастрофам, пока не начали проводить специальный отбор... и привыкли к этому, а время шло, все менялось, и излишек воображения давно перестал быть опасным. Но неужели все так просто - на Беатонте нужны фантазеры? Нет, слишком это просто. И все-таки если у людей и сольпугов есть идентичная предпрограмма, то найти ее могут скорее выдумщики, чем рационально мыслящие исследователи... или дети, но дети испугаются фаланг...'
Наутро сольпуги не явились.
Сельва дышала в лицо людям едкой вонью, и люди, как непрошеные гости, замерли на клочке сухой травы, а стволы деревьев, уходя вверх, смыкались стрельчатой аркой. Черно-зеленые сумерки невидимого дня молчали.
- Нужно идти, - сказал Валерьен. - Ждать бессмысленно. Возможно, они решили отказаться от нашей помощи.
- Идти, конечно, нужно, - согласился Астахов. - Но куда?
- Придется верить технике, - усмехнулся Валерьен. - И тропе. Если сольпуги не закрыли тропу - куда- нибудь она приведет.
Индикаторы, надо полагать, изо всех сил перевирали действительное положение вещей. По некоторым из показаний холм анимоциды был в пятистах метрах от патруля, но при этом индикатор на левой манжете Харвича утверждал, что патруль находится на дне океана. И все же Валерьен решил идти вперед по тропе - потому что ничего другого не оставалось.
За первым же поворотом зависли в воздухе рыжеватые дымные облачка. Это оказались тучи мелких насекомых, они облепили патрульных, и люди стали похожи на лохматых рыжих медведей, с которых клочьями свисает линяющий мех. Насекомые кружились перед глазами, залепляли стекла фонарей... Вдруг мошкара исчезла, и Харвич увидел, что комбинезоны стали ярко-алыми.
- Интересненько, - пробормотал Астахов, - зачем они нас перекрасили? И чем можно покрасить эту ткань?
- Во всяком случае, это не мешает нам идти дальше, - сказал Валерьен.
Но дальше тропа исчезла.
Фонари осветили сплошные заросли, тянущиеся лианами к людям... сельва пробудилась и нападала. Лианы сочились мутным коричневым соком, искры метнулись по стволам деревьев... и с четырех сторон к людям двинулись призраки.
- Оружие! - проник в сознание Харвича голос командира. - Круговая оборона!
Треск разрядников заглушил вой извивающихся теней, вспышки огня вспарывали темноту, отбрасывали ее прочь... но тьма не сдавалась, она посылала все новые полчища омерзительных тварей: лапы, клыки, щупальца напирали со всех сторон, валились сверху; желтые и мертвенно-синие глаза изливали злобу и ненависть, и люди, прижавшись друг к другу, стреляли, стреляли... тени разлетались в клочья, но возникали снова... Харвич не знал, как долго продолжалось побоище, но когда все кончилось, он, обессиленный, сел на землю.
- Стажер Харвич! - рявкнул Валерьен. - Встать!
Харвич встал, ощущая противную слабость во всем теле, и посмотрел вокруг.
Сельва открыла перед людьми множество щелей в перепутанной стене колючих растений. Судя по индикаторам, холм анимоциды находился справа, и в ту сторону вел только один проход. Патрульные вошли в узкий коридор.
Харвич чувствовал себя разбитым, и ему казалось, что они идут непременно в другую сторону, удаляясь от места главных событий... и еще он думал, что сольпуги сменили цвет их комбинезонов не случайно, люди словно перелиняли, и хорошо еще, что не лишились разума... а теперь обречены двигаться, ведомые необъясненной каузальностью, и придут лишь туда, куда позволит им прийти сельва, живая, глазеющая тупо, выполняющая повеления зеленых щелкунчиков...
Зачем все это, думал Харвич, зачем люди постоянно суются в чужую жизнь... и хотят обязательно переделать на свой лад известные им миры... конечно, они исходят из самых лучших, из самых благородных побуждений... но это болезнь, думал Харвич, мы больны социальным детерминизмом... мы хотим перед каждой вновь открывшейся нам культурой пустить асфальтовый каток, чтобы разгладить и выровнять дорогу... и не хотим понять, что не всякий мир согласится на переделку. И здесь, на Беатонте... мы мало знаем о ней, но у нас есть схема, общая для всех привычных нам миров, и мы лезем из кожи, чтобы впихнуть неведомое в знакомые рамки. И в сольпугах ищем не их собственное, принадлежащее только им и никому больше, - а то, что есть в нас самих, в их символах хотим обнаружить ясный нам смысл, подчиненный нашим законам и доступный нашему пониманию...
Валерьен остановился, и Харвич едва не ткнулся носом в его широкую спину.
- Смотрите, - сказал командир. - Новое дело. Начали загадки загадывать... - И замолчал, резко подавшись вперед.
Перекрыв узкую тропу, лежало в мокрой траве нечто. Пучки лиан, перевязанные жгутами травы, уложены были решеткой, а в центре возвышались двенадцать шипастых веток. А позади...
Харвич вздрогнул, когда понял, что это. Пират. Ягодник. Вернее, то, что от него осталось. Клочья скафандра высокой защиты. Отброшенный в сторону шлем. Рука, в пальцах которой сжат намертво клок шерсти... Окровавленные куски, разбросанные в гнилой луже...
Валерьен шипел что-то, слов было не разобрать, но Харвич понял, что командир ругается дурными словами, и Астахов тоже ругался, расшвыривая загородившее тропу сооружение, прорываясь туда, где лежало растерзанное тело. Харвич пытался шагнуть вперед, сделать что-то... но не смог. Он подумал вдруг, что, когда патрульные остановят ягодников, сольпуги, наверное, поступят с ними так же, не разбирая, где враги, где друзья...
...Они сидели на земле возле невысокого холмика, на котором лежал шлем, смотрящий пустым стеклом на деревья. Вокруг стояла тишина, и в этой тишине возник далекий гудящий звук, словно летел громадный шмель. Валерьен поднял голову, прислушался.
- Танк? - спросил Астахов.
- Похоже, - сказал командир. - Идем.
Они встали. Вышли на тропу. Но тропа будто ждала этого - вздыбилась, затряслась; живые, с шевелящейся травой кочки двинулись перед людьми чередой, как волны в океане, отрезав путь, и ноги завязли в липкой тине, нахлынувшей вдруг невесть откуда... сельва приказывала оставаться на месте.
- Гады, - прорычал сквозь зубы Астахов, - многоножки чертовы...
- Спокойно, - сказал Валерьен, - что-нибудь придумаем.
- А, - махнул рукой Астахов, - если не захотят - все равно не пропустят.
Валерьен сделал по кочкам несколько выстрелов. Кочки продолжали двигаться, на место сожженных наплывали новые. Тогда Валерьен сбросил рюкзак, достал из него набор химических реактивов - так называемую походную лабораторию, - и, выбрав один из баллончиков, направил на кочки тонкую струю шипящей жидкости. Результат превзошел все ожидания. Кочки взвыли, засвистели, взъерошив траву, - сначала ближние, на которые попала струя химиката, а потом дальние, - и распластались, улеглись, сравнявшись с землей, - затихли. И тина уползла - нехотя, почавкивая и пузырясь. Но не успели люди сделать и нескольких шагов, как в драку полезли лианы. Куски лиан, срезанные выстрелами и упавшие в траву, продолжали корчиться, пытаясь добраться до людей, и сверху, сзади, с боков лезли сотни растительных змей, бессмысленно упрямые, брызжущие мутным ядовитым соком... Наконец и лианы угомонились. Еще несколько выстрелов, и тропа освободилась, только хлопья пепла вспархивали из-под ног, - и патруль снова пошел вглубь сельвы, туда, откуда доносилось гудение танка.
- А дорогу не закрыли, - сказал через несколько минут Астахов. - Не очень-то стремятся нас остановить.
- Разве они могли закрыть тропу? - приостановившись, спросил Харвич.
