– Отросток – все знают – он больше один урожай того же растения, – сказал он, усмехаясь, на ломаном английском. – Я сажай один раз, я погоняй быка.
День начался, Селия заставила себя забыть о тревогах и сосредоточилась на учениках, требующих ее внимания. К полудню дети старательно переписывали такие слова, как «бык», «тростник», «плуг», «сахар». Тина закончила раньше всех и ерзала на скамейке.
– Тина, хочешь написать специальное задание? – Селия подошла к девочке.
– Да. Книгу! Я напишу длинную, длинную книгу! – Селия улыбнулась:
– Тогда почему бы тебе не написать про Маунтен Вью? Ведь ты живешь здесь всю жизнь и все про него знаешь. Я бы с удовольствием прочитала твою историю.
Она дала Тине бумагу, перо и чернильницу. Когда в полдень звонил колокол, Тина все еще писала, и положила перо лишь тогда, когда дети выбежали из школы. Девочка последовала за ними, а Селия стала собирать книги. Внезапно она почувствовала, как усталость навалилась на плечи, но причиной тому были не дети, а мучительные мысли.
И зачем только она влюбилась в мужчину, который не обращает на нее внимания и имеет любовницу необычайной красоты? Почему она не может выбросить Романа Бернсайда из головы и сердца? Черт его побери!..
Стук в дверь вернул ее к реальности. На пороге стоял один из рабочих-японцев.
– Конничи ва, – сказал он, кланяясь и улыбаясь, как принято у японцев.
– Конничи ва.
Мужчина в мятой хлопковой рубашке и штанах, которые выдавали рабочим на плантации, был худ и невзрачен, но на его изможденном лице сияли умные глаза.
– Мисси, научите меня читать и писать по-английски. Холошо говолить, чтобы иностланцы «хаоле» могли говолить со мной и чтобы я мог с ними говолить, ладно?
– Хорошо, я научу вас, – согласилась девушка. – Если вы действительно хотите учиться. Как вас зовут?
– Гензо. Я сталательный японский лабочий, много, много сталательный. Я быстло научиться.
– Не сомневаюсь.
Селия уже прикидывала в уме, сколько у нее свободного времени. «А если и другие рабочие придут, узнав, что я занимаюсь с Гензо?» – взволновалась девушка. Она может принести здесь какую-то пользу. Научившись читать и писать, эти люди почувствуют себя немного уютнее на этом острове. Это, безусловно, очень важно.
– Хотите, устроим первый урок прямо сейчас?
Гензо широко улыбнулся. Забыв об усталости, Селия три часа сидела с Гензо, показывая ему алфавит, который он выучил так же быстро, как Тина.
Когда стемнело, Гензо ушел, а Селия отправилась по дороге, усаженной бугенвиллиями и барбадосскими лилиями. Она по-прежнему чувствовала усталость, но уже совсем другую, приятную усталость.
Девушка вдруг поняла, что любит грубо сколоченное здание школы с тростниковой крышей, большой колокол и плохо выструганные скамейки. Она любила и своих учеников: Тину, Айки, Кавео, Кевина – всех. Она им нужна, как путеводная нить в другой мир, лежащий за пределами Мауи.
Когда Селия подошла к дому, там уже зажгли лампы.
– Я не верю! Не верю, что вы могли подбить ребенка написать такую вещь!
Джон тряс перед собой листком, исписанным Тиной, словно чем-то неприличным. У него было такое же грозное лицо, как у отца Селии, когда тот читал ее эссе в «Скрибнерзе».
– Мне кажется, «книга» Тины, как она ее называет, – прекрасное школьное сочинение, – спокойно возразила Селия.
Они были в заводской конторе. Здесь стоял стол со множеством ящиков, под потолком лениво крутился большой вентилятор, а старое кресло Амоса Бернсайда, которым теперь не пользовались, было отодвинуто к стене.
– Правда, в сочинении Тины много орфографических ошибок. Ее придется долго учить писать правильно. Но то, что она сумела все это изложить, огромное достижение. У нее прекрасные способности. Мне кажется, она очень одаренная девочка.
– Одаренная! Меня это не волнует! Хотите послушать, что она написала?
Джон взял листок, исписанный нетвердыми каракулями, и стал читать вслух:
–
Черт, что это за слово?
–
–
Я не могу читать эти каракули. Что это за слово?
–
– Да, «слабости». У Тины ужасный почерк, вам нужно научить ее хорошо писать.
Джон подбросил листки, и вентилятор кружил их в воздушном потоке, пока они медленно не опустились на пол.
– Моя собственная дочь обвиняет меня в том, что я плохо кормлю рабочих и некоторые из них умирают от недоедания! Ведь она именно это имела в виду? Это все ложь!
Селия спокойно встретила его взгляд:
– Неужели?
– Разумеется! Она ссылается на Романа в этом злополучном сочинении, а вам известно, что он думает обо мне, – у него я всегда виноват! Да, двое японцев и в самом деле умерли от пневмонии, но они приехали сюда уже больными, и я давал им тройную порцию пищи. Тройную, слышите? Никто не смеет обвинять меня в том, что я жестокий плантатор, убивающий своих рабочих.
– Уверена, что Тина не имела в виду ничего такого. Вы же знаете, как дети все преувеличивают.
– Да, я знаю, какими бывают дети! И не хочу, чтобы моя дочь превратилась в несносного маленького обличителя! Я закрою школу, если вы не можете научить ее ничему лучшему!
У Селии упало сердце.
– Вы когда-нибудь брали дочь на завод и объясняли ей, что тут происходит?
– Нет.
– Может, Тина допустила какие-то ошибки в своем сочинении по своей неосведомленности. Не отрицайте, Джон, вы слишком много работаете, чтобы заниматься ею. И точно так же вы вычеркнули из своей жизни Бо. Да ведь она не умела читать, пока я не приехала сюда, а это значит, что вы не обращаете на нее внимания. Надеюсь, вы это исправите.
Казалось, Джон снова взорвется, но он опустился в кресло и тяжело вздохнул:
– Думаю, вы правы. Извините, Селия. Я на вас не сержусь, честное слово, всему виной мое раздражение. Вы, вероятно, заметили мою горячность?
Девушка улыбнулась:
– Я принимаю ваши извинения.
– Просто здесь Роман, а вы знаете, как мы враждуем, это не секрет. Кроме того, признаюсь, неопределенность наших с вами отношений…
– Неопределенность?
Не дав Селии договорить, Джон притянул ее к себе и стал покрывать поцелуями. Никогда прежде он не давал так явно понять, как сильно хочет ее.
Но Селия не могла ответить ему взаимностью.
– Селия! – нежно воскликнул Джон.
Она высвободилась:
– Вы забылись!
– Да, но хочу опять спросить вас, позабыв о гордости: вы скоро выйдете за меня? Я всегда занят, но
