увеличивающая свой триллионный кредит перед станами, которые обеспечивают мировой рынок реальным товаром, а значит, и РЕАЛЬНЫМИ ДЕНЬГАМИ.
И это, в первую очередь, был Китай.
Страна Красных драконов могла в любой миг запросить по счетам страну Желтого Дьявола. Китай, наводнивший весь мир своей дешевой продукцией, поддерживал экономическое благополучие и самой Америки. Самая богатая страна мира почти ничего не производила, став кредитором Китая, и дальновидный Китай охотно заполонил Америку своеобразным товаром: на лицевой стороне «американских сувениров» броско красовались небоскребы, ковбои, статуя Свободы и прочие символы США, а на тыльной стороне была прилеплена этикетка «made in China».
И вот теперь, когда долларовая экспансия вышла за рамки контроля, Америке грозило уйти под воду финансового кризиса, подобно «Титанику», увлекая вместе с собой в пучину все те страны, что поклонялись американскому доллару больше, чем национальной валюте. Годом раньше — годом позже, но глобальный финансовый кризис грозился захватить весь мир.
Бжезинский подбросил «Золотого индейца» на ладони, и ему показалось, что точеный профиль в орлиных перьях иронично оскалился. «Одной лишь борьбой с китайским тоталитаризмом да коммунизмом не обойдешься, — тихо, самому себе сказал Бжезинский. — Слишком сильная и сложная финансовая игра. Но если мы ее у Китая не выиграем, Америка погрузится в кризис и в хаос, и возможно, начнется раскол США по схеме Советского Союза… Какие уродливые формы, однако, подчас приобретает глобальная экспансия! Некоторые штаты уже заявили об экономической независимости… А что дальше? С этими проклятыми кредиторами, с Красным драконом, надо что-то делать…»
На большом темном полированном столе вразнобой валялись шахматные фигуры, ювелирно выточенные из зеленого и белого нефрита. Это был подарок покойного Уильяма Кейси, которым Бжезинский особенно дорожил. Несколько часов назад, когда Горбачев объявил о своей отставке, Бжезинский триумфально сгреб все фигуры в одну кучу в знак того, что Большая игра против советской сверхдержавы окончена. Но он ошибся. Едва закончилась одна большая стратегическая игра, как тут же началась другая. Новая война цивилизаций. Бжезинский начал аккуратно расставлять фигуры по своим местам, думая о том, что в самом выборе материала для них — китайского нефрита — оказалась заложена определенная ирония судьбы.
— Великая шахматная доска не терпит вакуума, — устало усмехнулся аналитик. — Большая игра продолжается.
В зимнем небе зажглись ледяные кристаллы созвездий. Где-то среди них была и Рождественская Звезда, та самая, под которой в святом городе Вифлееме родился Иисус Христос. Историк Игорь Волгин шел по запорошенной мокрым снегом московской улице, кутая подбородок в мохеровый шарф. Он приближался к самой старой площади столицы. Острые ледяные иглы обжигали лоб и впивались в щеки. Грустный колокольный звон прорезал тишину московского вечера тяжелым чугунным басом. И в этом поминальном звоне тяжелый набат тяжело ударил по струнам его сердца. Волгин медленно поднялся по ступенькам выхода из метро и остановился. Прямо перед ним был памятник героям Плевны, а справа — дом номер шесть по Старой площади. То самое легендарное здание, где он провел самые яркие годы жизни.
«Уходит время, уходит эпоха, а этот серый массивный дом остается, как незыблемый символ власти», — подумал Волгин. Незыблемые серые стены, и высокие окна, и полукруг витражного стекла на фронтоне… этому Дому Большой Политики ничто не подвластно. Он пережил застойные времена, когда его украшала вывеска «ЦК КПСС», и пережил тревожный год с табличкой «Администрация президента СССР», и вот теперь уж нет ни ЦК, ни КПСС, ни президента СССР, ни самого Союза…
А этот храм Политической Власти — остался. Незыблемый, как вечность.
Игорь тревожно разглядывал серое здание, с флагом незнакомой державы — независимой России, и острая щемящая боль пронзила сердце. Ему захотелось вернуться туда, где каждая половица лакированного паркета хранила в себе целую эпоху, где, казалось, умели говорить даже стены…
Высокие потолки и тяжелые бронзовые люстры с матовыми абажурами, спускающимися на массивных цепях, старинные барельефы, включая и профиль Ленина — рука новых либеральных политиков не поднялась уничтожить этот исторический барельеф первого этажа… И картины, повествующие о советской эпохе, темные от времени эпизоды советской истории. «Горький пьет чай в гостях у Ленина» на втором этаже, возле зала заседаний… Кадки с искусственными, чуть запыленными пальмами на лестничных клетках, и шелковые «жатые» французские белые занавески в кабинетах и красные ковры. Буфет, где принято разливать коньяк в кофейные чашки, а на бутербродах со «столичным сервелатом» ставить цену с точностью до копейки. И графины с питьевой кипяченой водой, стоящие в кабинете у чиновников и заботливо наполняемые ежедневно уборщицами в синей униформе…
Тяжелые двойные деревянные стены, журнальные столики из желтой карельской березы и огромные напольные часы с римским циферблатом, размеренно отщелкивающими желтым маятником ход истории…
Таков был интерьер дома номер шесть на самой старой площади столицы.
Когда-то Игорь Волгин, руководитель Аналитического управления, проводил здесь целые дни. Нередко засиживался до самого вечера, пока майоры в погонах государственной службы охраны не приходили опечатать его кабинет на ночь, ставя на дверь серую пластилиновую пломбу. Здесь все было подчинено жесткому распорядку…
И вот, в одночасье все рухнуло.
На площади возле памятника героям Плевны, белая поземка выплетала ледяное кружево. Из-под холмиков свежих сугробов нелепо торчали черные стебли обледенелого садового папоротника. Колокол ударил вновь — началась служба. Совсем стемнело, и серый шестиэтажный монолит власти стал черным. Не отличающийся религиозностью Игорь Волгин поднялся по ступенькам часовенки в форме колокола, установленной в память о героях Русско-турецкой войны 1877 года под болгарским городом Плевной. Именно после этой битвы в войне автора первой русской «перестройки», царя-либерала Александра II, с Турецкой империей наступил ПЕРЕЛОМ.
На четырех металлических барельефах часовенки — колокола, что украшали каждую из четырех сторон памятника, и на металлических лавровых венках метель успела намести маленькие сугробы. Золоченый крест, возвышавшийся над мусульманским полумесяцем, на фоне зимнего неба отливал холодным металлом, словно боевой клинок.
Окованная чугуном дверь в часовню была приоткрыта. Шла служба. Молодой священник в черной рясе в правом углу читал Псалтырь. Пахло медовым воском и ладаном. Возле распятия тихо горели тонкие свечи на низеньком латунном столике, с потолка на металлической цепи спускалось паникадило. Здесь едва могло поместиться три человека — настолько крошечной была часовенка самого либерального русского императора Александра II, автора первой «перестройки», трагически погибшего 1 марта 1881 года от бомбы молодого террориста. Царя-либерала пытались убить в седьмой раз.
Стянув с руки кожаную перчатку, Волгин взял озябшей рукой восковую свечу и медленно пошел к кресту, чтоб зажечь свечу от маленькой сиреневой лампадки. Священник, не обращая на единственного посетителя в часовенке ни малейшего внимания, заунывно читал Псалтырь. Свеча ярко вспыхнула и, затрещав, погасла.
Историк покачал головой. Ему было горько от осознания того, что он, в сущности, потерял все самое дорогое в своей жизни. Его непутевая дочь Ирис не оправдала родительских надежд. Он него ушла жена. Его предал лучший друг. И теперь похоже, он потерял свою родную и любимую страну.
Лампадка горела ровным светом, и священник продолжал неторопливо читать басом Псалтырь, перелистывая страницу за страницей. Уходила в прошлое целая эпоха. Волгин нащупал в кармане пальто ключ. Обычный металлический ключ с пластмассовым казенным брелоком, на котором чернильной
