– Диана, термин «токамак» что-нибудь вам говорит?
Она удивилась:
– Нет. И что же это такое?
– Сокращение. По-русски токамак – тороидальная камера с магнитными ловушками.
– По-русски? Но… зачем вы мне об этом рассказываете?
Ланглуа открыл папку, и Диана увидела лежавший сверху факс на русском языке со смазанной фотографией.
– Помните лакуну в биографии фон Кейна?
– Да, период с шестьдесят девятого по семьдесят второй.
– Коллеги из Берлинского угрозыска открыли сегодня его сейф в «Берлинер-Банк». Там было только это.
Он помахал ксерокопией.
– Советские документы, доказывающие, что в этот период он работал на токамаке.
– Не понимаю…
– Токамак – передовой научный объект. Лаборатория термоядерного синтеза.
Диана вспомнила защитную накидку убийцы.
– Вы хотели сказать – ядерного расщепления? – спросила она.
Лейтенант восхищенно пожал плечами:
– Вы меня поражаете, Диана! Вы правы; обычные станции используют расщепление, но токамак работал на синтезе. Эту технологию изобрели в шестидесятых русские, их вдохновляла солнечная активность. Проект был слишком амбициозным, они вынуждены были строить печи, разогревавшиеся до двухсот миллионов градусов. Не стоит говорить, что все это выше моего понимания.
– Как фон Кейн и токамак связаны с сегодняшними событиями? – спросила Диана.
Ланглуа повернул к ней листок из факса:
– Токамак, где работал фон Кейн, ТК-17, был главным объектом русских. Главным и абсолютно засекреченным. Угадайте, где он размещался? На дальнем севере Монголии, у границ Сибири. В Цаган-Нуре – там, куда собирался отправиться добрый доктор.
Диана смотрела на грязно-серую страницу и узнавала на снимке черты молодого фон Кейна с непроницаемым взглядом.
– Почему он так хотел туда вернуться? – громко спросил Ланглуа. – Я не могу это объяснить, но все складывается в единую картину.
В дверь постучали, и в комнату вошел компьютерщик. Он молча положил перед ними несколько экземпляров фоторобота. Лейтенант бросил взгляд на портрет и подвел итог:
– Посмотрим, есть ли ваш злоумышленник в нашей базе данных. Одновременно прочешем монгольскую общину Парижа. Проверим въездные визы и все такое. Это единственная хорошая новость – монголов у нас, благодарение господу, пока немного.
Он встал и взглянул на часы:
– Езжайте домой и поспите, Диана. Уже час ночи. Мы усилим охрану Люсьена, можете не волноваться за сына.
Он проводил ее до двери:
– Не знаю, рехнулись вы или нет, но вся эта история – точно полное безумие.
30
Белые стены комнаты. Пастели в рамах. Красный огонек на автоответчике.
Диана пересекла квартиру, не зажигая света, вошла в спальню и рухнула на кровать. Она вспомнила, что перед сеансом гипноза отключила сотовый. Наверное, ей звонили весь вечер.
Она нажала на клавишу и прослушала последнее сообщение: «Это Изабель Кондруайе. Сейчас двадцать один час. Диана, это просто фантастика! Мы определили, на каком диалекте говорит Люсьен! Позвоните мне».
Было около двух ночи, но Диана набрала номер домашнего телефона Изабель.
– Слушаю… – Голос Изабель звучал сипло.
– Добрый вечер, это Диана Тиберж.
– Диана, да, конечно… Боже, вы знаете, который сейчас час?
У нее не было ни сил, ни желания извиняться.
– Я только что вернулась, – сказала она. – И просто не могла ждать.
– Конечно… Я понимаю. Мы идентифицировали диалект вашего сына.
Она помолчала, собираясь с мыслями, и начала объяснять:
– Мальчик говорит на самоедском наречии, характерном для окрестностей озера Цаган-Нур. Это на севере Монгольской Народной Республики.
