– Ты предполагаешь болезнь Альцгеймера?
– Я проверяю, только и всего.
Именно этот синдром первым пришел Анне на ум, и она все прочла о нем в медицинских справочниках:
Акерманн добавил примирительно-успокаивающим тоном – так урезонивают расшалившихся детей:
– Только не в твоем возрасте. Кроме того, первые же тесты выявили бы болезнь Альцгеймера. Мозг, затронутый нейродеградацией, имеет совершенно особую морфологию. Надеюсь, ты понимаешь, что я просто обязан задать тебе все эти вопросы, чтобы поставить точный диагноз?
Не дожидаясь ответа Анны, он повторил:
– Так ты испытываешь затруднения с какого-либо рода движениями?
– Нет.
– Бессонница?
– Нет.
– Внезапное немотивированное оцепенение?
– Нет.
– Мигрени?
– Никогда.
Врач закрыл блокнот, встал из-за стола, и Анна – в который уже раз – почувствовала изумление: при росте в метр девяносто Эрик Акерманн весил не больше шестидесяти килограммов и выглядел верзилой- переростком, которого одели в белый халат, чтобы он высушил его после стирки.
Доктор был вызывающе, обжигающе рыжим. Его кудрявая плохо постриженная шевелюра сияла медово-золотым цветом, вся кожа – даже на веках – была усеяна охряными веснушками. Лицо состояло из сплошных углов, а дополняли картину узенькие очочки в металлической оправе.
Акерманн был старше Лорана – ему уже исполнилось пятьдесят, но физическая конституция словно защищала его от воздействия времени. Морщины ничуть не портили орлиный профиль, черты лица оставались точеными и загадочными. И только оспинки на щеках напоминали, что доктор – человек из плоти и крови и что у него тоже есть прошлое.
Врач молча прошелся по своему тесному кабинету. Время для Анны тянулось невыносимо медленно, секунды казались вечностью. Наконец она не выдержала:
– Да что со мной такое, черт возьми?
Невропатолог погремел в кармане каким-то металлическим предметом, скорее всего – ключами, но выглядело это так, словно колокольчик председательствующего дал слово очередному оратору, и Акерманн заговорил:
– Позволь, я сначала объясню тебе суть теста, который мы только что с тобой провели.
– Самое время.
– Машина, которую мы использовали, это позитронная камера. Специалисты называют ее
Анна вспомнила калейдоскоп из цветных квадратиков, историю, рассказанную ей на разные лады, названия столиц… Она прекрасно понимала назначение каждого из тестов, но Акерманна понесло:
– Возьмем, к примеру, речь. Все происходит в лобной доле, на участке, разделенном на подсистемы, отвечающие за слух, за лексический состав речи, за синтаксис, за смысл, за просодию… – Он постучал пальцем по своему лбу. – Именно объединенная работа этих зон помогает нам понимать и использовать речь. Я разработал собственную систему тестов, и они позволили мне локализовать все эти системы в твоем мозгу.
Акерманн так и не перестал мотаться туда-сюда по тесному кабинету, и Анна, поднимая глаза, видела только фрагменты настенных гравюр. Внезапно ее внимание привлек странный рисунок: ярко раскрашенная обезьяна с большим ртом и гигантскими руками.
От ламп дневного света исходил жар, но страх ударил Анну в позвоночник ледяным кулаком.
– Ну и?.. – выдохнула она.
Акерманн развел руками, успокаивая ее.
– И все нормально! Речь. Зрение. Память. Каждая сфера включается, как ей положено.
– За исключением того момента, когда мне показали портрет Лорана.
Акерманн наклонился к столу, повернул к Анне экран своего компьютера, и она увидела разбитое на участки изображение собственного мозга. Вид сбоку был люминесцентно-зеленого цвета, внутренняя часть зияла абсолютной чернотой.
– Твой мозг отреагировал на фотографию Лорана полным отсутствием реакции. Никакого сцепления. Прямая линия.
– Что это значит?
Невропатолог снова встал, сунул руки в карманы халата, приняв театральную позу: настал великий миг вынесения приговора.
– Думаю, в работе твоего мозга имеются нарушения.
