— Кланы сражались между собой?
— Нет. Все силы уходили на выживание. Считается даже, что отдельные группы помогали друг другу. Во всяком случае, союзы заключались между представителями разных племен, чтобы избежать эндогамии.
Жанне хотелось расспросить ее о запрете на кровосмешение — одном из древнейших правил, установленных человечеством. Но это было бы неуместно. Впрочем, из этой лекции она так и не узнала ничего нового об убийствах и о том, кто их совершил. Похоже, убийца наугад заимствовал обычаи и ритуалы из разных эпох. Жанна решила, что он не обладает глубокими познаниями в антропологии. Разве что обрывочными сведениями, почерпнутыми из книг и в музеях…
— А затем, — продолжала Вьотти, — произошла неолитическая революция. Мы находимся в десятитысячном году до нашей эры. Наступило потепление. Степь, в которой пасутся большие стада, превращается в обширный лес. Мамонты вымирают. Северные олени, мускусные быки переселяются ближе к северу. А люди за несколько тысячелетий осваивают скотоводство и земледелие. Тогда-то и возникло насилие. Каждое племя стремится захватить запасы соседей. Склады зерна, стада… Прав был Жан-Жак Руссо: насилие родилось вместе с собственностью. А вскоре наступает эпоха металла: сначала бронзовый век, затем железный. Религии усложняются. Появляется письменность. Первобытную эпоху сменяет Античность…
Жанна задумалась. Она и сама не знала, чего ждала от этой лекции, но озарение так и не наступило. Она не услышала ничего такого, что проливало бы свет на поведение убийцы. Позволяло установить связь между первобытной эпохой и двумя другими маниями убийцы: аутизмом и генетикой.
— Спасибо за лекцию, — поблагодарила она, допив почти остывший чай. — Можно, я задам вам несколько вопросов о Франческе Терча?
— Ну конечно.
— Давно она работала в вашей мастерской?
— Два года.
— У нее ведь было две профессии?
— Да. Скульптор и антрополог.
— А как вы ее нашли?
— Я устанавливала скульптуру в Барселонском музее науки Космокайша. Она показала мне свое портфолио. Я приняла ее не задумываясь.
— Как ей жилось во Франции? Она нашла здесь свое призвание?
Вьотти указала на скульптуры:
— Вот ее призвание. Она буквально жила с Тумай, неандертальцами, мадленскими[45] охотниками. Прямо одержимая.
— У нее был дружок?
— Нет. Вся ее жизнь заключалась в скульптуре. И не только здесь, еще и в ее лофте в Монтрёй. Это было более современное и более личное творчество.
— А в чем оно заключалось?
— Все это довольно необычно. Она применяла нашу технику отливки, но создавала современные сцены с гиперреалистическими персонажами. В основном с детьми. Жутковатое зрелище. Но о ней уже начинали говорить. Она выставлялась.
— У вас есть ключи от лофта Франчески?
— Она всегда хранила здесь дубликат.
— Можно взять?
Изабелла Вьотти колебалась:
— Мне неудобно спрашивать, но… ведь обычно следственные судьи сами не приезжают к свидетелям?
— Никогда.
— Это дело действительно поручено вам?
— Нет, не мне.
— Я так и знала, — улыбнулась скульпторша. — Выходит, для вас это… личное дело?
— Очень личное. Франсуа Тэн, погибший судья, был моим другом. И я сделаю все, чтобы остановить убийцу.
— Подождите меня здесь.
Изабелла вышла. В зале темнело. В сумраке глаза скульптур мерцали, как звезды таинственных галактик. Мертвых галактик, чей свет все еще доходит до нас.
— Пожалуйста. Дом тридцать четыре по улице Фёйантин возле станции Круа-де-Шаво в Монтрёй.
Она вложила в руку Жанны связку ключей.
— Имейте в виду, там жуткий бардак. Я ездила туда за одеждой для похорон. У Франчески в Аргентине не осталось родных. Она дитя эпохи диктатур. Ее родители были уничтожены режимом. Я… — Не совладав с волнением, она замолчала. Снова села. — Между прочим, когда я туда приезжала, то заметила кое-что странное.
— У нее в мастерской?
— Да. Там не хватало одной скульптуры.
— Какой?
— Не знаю. Той, которую она заканчивала. Франческа работала на специальном помосте посреди мастерской. Система блоков и лебедок позволяла удерживать скульптуру в вертикальном положении и перемещать ее, когда она будет закончена. На возвышении уже ничего не было, но системой кабелей кто-то недавно пользовался. У меня глаз наметанный. Это ведь мое ремесло.
Райшенбах и его люди эту деталь упустили.
— Может быть, она отправила ее в галерею?
— Нет. Туда я звонила. Они ничего не получали. Да они ничего и не ждали раньше, чем через полгода. По их словам, она работала над секретным проектом, который для нее очень много значил.
— Думаете, кто-то украл эту скульптуру?
— Да. Причем уже после ее смерти. Бред какой-то.
Жанну вдруг осенило. Истина оказалась еще более бредовой, чем могла представить Изабелла Вьотти. И эта истина только что открылась Жанне.
Она знала, кто вор.
Франсуа Тэн собственной персоной.
Она вновь услышала его послание, отправленное за несколько часов до смерти:
«Приезжай ко мне часам к десяти… Сперва мне нужно кое-что забрать дома у Франчески Терча, третьей жертвы. Сама увидишь. Ты просто обалдеешь!»
Обалдеешь — не то слово. Прежде чем отправить сообщение, Тэн решил забрать из мастерской Франчески эту скульптуру. Почему?
И тут Жанну потрясла еще одна догадка.
Еще более чудовищная.
Она уже видела эту скульптуру.
Ту самую тварь, которая боролась с Тэном в огне пожара.
Горлума, которого она приняла за убийцу. Почерневшего от пламени чудовищного ребенка. Его движения и уродства были лишь иллюзией, вызванной разрушением силикона. А то, что показалось ей агрессией — убийца толкал Франсуа Тэна в пламя, — следовало понимать наоборот.
Тэн во что бы то ни стало пытался вырвать статую из огня. Вот почему у него на руках обнаружили следы пластика, смолы и лака. Остатки расплавившейся скульптуры. Вот почему тело убийцы так и не нашли. Не было никакого убийцы. По крайней мере в квартире.
Была лишь статуя.
С которой Тэну суждено было умереть…
