Русский согласился, закуривая самокрутку. Клубы ароматного дыма заполнили салон. На самом деле для Касдана это было особенное место. В конце шестидесятых он влюбился в танцовщицу из «Фоли- Бержер». Эти воспоминания со временем не померкли. Как он в полицейской форме ждал ее в патрульной колымаге. Как она после выступления, все еще с блестками на груди, садилась к нему в машину. И ее вечные отговорки. Она была замужем. И не любила ни легавых, ни парней на мели…
Касдан молча улыбался. Воспоминания убаюкали его. Он уже в том возрасте, когда любой парижский квартал связан для него с памятным событием.
— Обхохочешься, — ухмыльнулся Воло. — Курю я, а вставляет вас.
Армянин очнулся от воспоминаний. В машине висела плотная дымовая завеса. Ни зги не видно.
— Не опустишь стекло со своей стороны?
— Легко, — ответил русский. — Так что за теории?
Касдан повысил голос, чтобы перекричать гул толпы, заходившей в театр:
— Оба священника подметили любопытную деталь. В общем-то вполне очевидную.
— Что за деталь?
— Отсутствие мотива. Не было причин устранять Гетца. Я повелся на твои россказни о педофилии, но никаких доказательств мы не нашли.
— А политический след?
— Одни догадки, ничего конкретного. Даже если допустить, что бывшие генералы устраняют лишних свидетелей, хотя и само по себе это дикость, к чему им все так усложнять? Увечья, надпись и прочее.
— И что дальше?
— Кюре выдвинули версию о серийном убийце. Которому не нужен особый мотив, он получает удовольствие от убийства.
Волокин уперся каблуками в приборную доску:
— Касдан, нам известно, что их несколько. И что это дети.
— Знаешь, Фрейд что-то говорил о том, как нас зачаровывают маленькие дети и большие преступники. Наши маленькие дети вполне могут оказаться большими преступниками.
— Еще вчера вы и слышать не хотели о том, что ребенок может быть жестоким.
— Для полицейского самое главное — гибкость мышления. Священники навели меня на мысль. Преступления следуют определенному ритуалу. И этот ритуал совершенствуется. Гетца убили болью, проколов барабанные перепонки.
Так же поступили и с Насером, но в его случае добавились новые страшные детали. «Тунисская улыбка». Отрезанный язык. Кровавая надпись. Убийца или убийцы говорят с нами. Их послание усложняется.
Волокин выпустил в окно длинную струю дыма, похожую на ящерицу.
— Поподробнее.
— В одном из четырех хоров, которыми руководил Гетц, есть два-три мальчишки, вроде такие же, как все, а на самом деле — другие. Бомбы замедленного действия. Их смертоносный заряд срабатывает от какого-то сигнала. Что-то в Гетце превращает детей в убийц. Это «что-то» имеет огромное значение: теперь нам придется по-другому взглянуть на самого Гетца, лучше изучить его, пока мы не определим, что в нем и его поведении вызвало подобную реакцию. В самом чилийце, в его личности, профессии, действиях кроется некий знак, некая деталь, которая побудила детей к убийству. Когда мы обнаружим этот знак, мы вплотную подойдем к тем, кого ищем.
— А Насер?
— Возможно, в нем тоже есть тот же знак. Или преступный заговор по неизвестной нам причине включал в себя маврикийца. А может, Насера убили, потому что он что-то видел. Но теперь убийцы будут следовать своим путем. Машина запущена.
— А если этот сигнал — какая-то вина, преступление? И это возвращает нас к моей первоначальной теории о мести.
— Вот только за два дня мы так и не нашли доказательств того, что Гетц в чем-то провинился.
— Пусть так. У вас есть идеи получше?
— Я думаю о музыке.
— О музыке?
— Когда Гетца убили, он как раз играл на органе. Что, если приступ у детей вызвала определенная мелодия?
— Вы точно сегодня ничего такого не принимали?
Касдан повернулся к напарнику. Голос его усилился. Он развел руками:
— Шестнадцать часов. Ребятишки играют во дворе, за собором Иоанна Крестителя. Вдруг до них доносится игра на органе. Среди шума дети-убийцы различают мелодию. Этот отрывок манит к себе, затягивает. Они вступают под свод, ведущий внутрь церкви… Толкают приоткрытую дверь… Проникают в неф и поднимаются по ступенькам, ведущим на галерею… Музыка гипнотизирует, околдовывает их…
— Иначе говоря, мы возвращаемся к мальчикам из хора Иоанна Крестителя?
— Не знаю.
— А под мелодией вы подразумеваете какое-то определенное произведение?
— «Мизерере» Григорио Аллегри.
— Но это вокальное произведение.
— Наверное, его можно исполнять на органе.
— Почему же Гетц в тот день выбрал именно эту вещь?
— У меня нет объяснения. Но я уверен, что «Мизерере» играет в этом деле какую-то роль. Дай мне договорить. И вот звучит определенная мелодическая линия. Знаменитые очень высокие ноты. Да ты наверняка знаешь…
— Это самое высокое «до» из всех вокальных партий. Спеть его может только ребенок или кастрат.
— О'кей. И эти ноты ударяют детям в голову. Они им что-то напоминают. Они изменяют их личность. Им нужно оборвать эту мелодию. Уничтожить того, кто ее играет. Да. Я уверен, что музыка — один из ключей к этой истории.
Русский снова затянулся своим косяком:
— Ну, старина, не вздумайте взяться за наркотики, а не то греха не оберетесь…
Касдан продолжал размышлять вслух:
— Это преступление послужило толчком. Для следующего, а возможно, и для других, которые еще будут совершены. Уверен, что убийство Насера раскрывает истинную сущность убийц. Увечья. Надпись. В этом чувствуется ритуал. Возможно, месть. Но главное, удовлетворение желания. Это садистское преступление. Убийцы извлекли из него удовольствие. Они не торопились. Вдоволь натешились кровью и истерзанной плотью. Завершив жертвоприношение, они испытали удовлетворение и блаженство. И тогда они написали Богу… Они…
Его прервал звонок мобильного. Он ответил:
— Да?
— Это Верну. Вы где?
— На Фобур-Монмартр.
— Жду вас в церкви Блаженного Августина, в Восьмом округе. Только пошевеливайтесь.
— В чем дело?
— Еще один.
— Что-что?
— Еще один убитый, черт возьми! Все уже здесь.
29
