говорит по-французски. Говорят, он изучал медицину в Париже. В семидесятых приехал на Балканы. С этого времени Джурич колесил по Болгарии, Югославии, Румынии, Болгарии и давал бесплатные консультации. Он лечил цыган подручными средствами. Он соединял современную медицину с вековым цыганским знанием трав. Он спас несколько женщин от тяжелых кровотечений. Их стерилизовали в Венгрии и Чехословакии. Тем не менее Джурича обвинили в том, что он нелегально делал аборты. Насколько я помню, его даже судили раза два. Ложь чистой воды. Едва выйдя из тюрьмы, он возобновлял свои поездки. В цыганском мире Джурич — личность знаменитая, почти легендарная. Считается, что он обладает магическими способностями. Советую тебе: иди к нему один. С одним гадже он еще, может, и станет говорить. Двух, пожалуй, будет многовато.
Примерно через час, около шести вечера, мы добрались до Софии. Однако сначала нам пришлось проехать через кварталы ветхих домов, вокруг которых были прорыты глубокие канавы, потом — вдоль пустыря, где цыгане, разбив табор, упорно боролись за жизнь. Их насквозь вымокшие палатки, казалось, вот-вот потонут в волнах мутной воды. Мы видели забавную сценку: цыганские девочки в широких, на восточный манер, шароварах из простой ткани развешивали белье среди бурлящих потоков дождя и грязи. Болезненно испуганные взгляды. Чуть заметные улыбки. Меня вновь до глубины души взволновали гордая красота и достоинство этого народа.
Я повернул на бульвар Ленина и высадил Марселя с Йетой на площади Народного Собрания. Их двухкомнатная квартира была неподалеку. Марсель настоял на том, чтобы объяснить мне, где живет Милан Джурич. Он достал потрепанную записную книжку и принялся разрисовывать страницу всевозможными схемами, дополняя их надписями кириллицей. «Теперь ты точно не заблудишься», — сказал он, засыпав меня названиями улиц, указаниями, куда поворачивать, и массой ненужных подробностей. Наконец, он нацарапал латинскими буквами точный адрес Джурича. Марсель и Йета непременно хотели проводить меня на поезд. Мы условились встретиться на этом же месте в восемь часов.
Я вернулся в «Шератон», сложил сумку и уплатил по счету, выложив несколько толстых пачек левов. Спросил, не приходили ли мне сообщения. В шесть тридцать я снова катил по улицам милой Софии.
Я опять поехал по Русскому бульвару, потом повернул налево, на улицу генерала Владимира Заимова. В лужах змеились отражения светящихся вывесок. Я оказался на вершине холма. Ниже по склону рос густой лес. «Надо проехать через парк», — говорил мне Марсель. Я долго колесил среди зарослей, пока моему взору не открылись островки домов, расположенные по обеим сторонам унылого бульвара. Наконец я нашел нужную улицу. Повернул, притормозил, ударился подвеской о выбоину дороги, потом несколько раз проехал по кварталу вдоль и поперек среди безликих строений. Доктор жил в доме номер 3-С. Нигде не было видно ни одной цифры. Я сунул свой блокнот с адресом цыганским ребятишкам, игравшим под дождем. Расхохотавшись, они указали на строение прямо передо мной.
В доме было гораздо жарче, чем снаружи. В воздухе плавали густые запахи горелого жира, капусты и помоев. В глубине подъезда два здоровых парня терзали дверцу лифта. Они обливались потом, и их мускулистые тела блестели в резком свете электрической лампочки. Обратившись к ним, я назвал имя доктора Джурича. Они ткнули в цифру 2. Я взлетел по лестнице на указанный этаж и увидел табличку с именем врача. Изнутри доносился чудовищный шум. Я позвонил. Потом еще и еще. Послышались шаги, и дверь открылась. Мои барабанные перепонки чуть не лопнули от оглушительной музыки. Передо мной стояла кругленькая темноволосая женщина. Я несколько раз повторил свое имя и имя доктора. Наконец она впустила меня и оставила в тесной прихожей, в окружении невыносимого чесночного духа и целой армии всевозможной обуви. Я снял свои тяжелые ботинки и стал ждать, обливаясь потом.
Стукнула дверь, шум усилился, потом отдалился. Несмотря на гвалт голосов, я с первых же нот узнал ту самую музыку, которую слушали Марин и его малыши, устроившись в моей машине: тот же трепет, тот же сумасшедший водоворот звуков кларнета и аккордеона. И вдруг их стали настойчиво перекрывать человеческие голоса. Особенно один, женский, хриплый и надрывный.
— Красивый голос, правда?
Я прищурился и взглянул в сторону тени, возникшей в коридоре. В уголке неподвижно стоял мужчина — доктор Милан Джурич. Марсель, вечно витающий в облаках, не сообщил мне самого главного: Милан Джурич был карликом. Но карликом не в полном смысле слова, — рост его составлял около полутора метров, — а человеком с отчетливо выраженными признаками этого заболевания. Голова его казалась непомерно большой, туловище — чересчур массивным, а кривые ноги напоминали клещи. В темном коридоре я не мог разглядеть его лицо. Джурич вновь степенно заговорил на безупречном французском:
— Это Эсма. Цыганская дива. Во время ее концертов в Албании разразились первые беспорядки Кто вы, мсье?
— Меня зовут Луи Антиош, — ответил я. — Я пришел к вам по совету Марселя Минауса. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?
— Пойдемте со мной.
Доктор повернулся и исчез где-то справа. Я последовал за ним. Мы прошли через столовую, где во всю мочь голосил телевизор. На экране рыжая толстуха в костюме крестьянки пела и кружилась, словно красно-белая юла, а старик баянист, переодетый мужиком, ей аккомпанировал. Зрелище было удручающее, а вот музыка — просто чудесная. В комнате, перекрикивая телевизор, орали цыгане. Они пили и ели, сопровождая все свои действия усиленной жестикуляцией и взрывами хохота. Женщины носили ослепительно блестящие серьги и длинные, угольно-черные косы. Мужчины были в маленьких фетровых шляпах.
Мы вошли в кабинет Джурича. Он закрыл дверь и задернул тяжелую портьеру, чтобы не мешала громкая музыка. Я окинул взглядом комнату. Потертое ковровое покрытие, мебель будто из картона. В углу — кушетка с какими-то металлическими приспособлениями и ремнями по бокам. Рядом в стеклянных шкафчиках были разложены ржавые хирургические инструменты. На мгновение мне почудилось, что я попал в дом, где делают подпольные аборты, или к какому-нибудь невежественному костоправу. Я тут же устыдился своих мыслей.
Вот из-за таких предубеждений доктор и попадал несколько раз в тюрьму. Милан Джурич был просто врачом-цыганом, лечившим цыган.
— Садитесь, — сказал он.
Я выбрал красное кресло с потрескавшимися деревянными подлокотниками. Джурич некоторое время неподвижно стоял напротив меня. Мне вполне хватило времени, чтобы его рассмотреть. Он излучал необыкновенное очарование. У него было красивое темное, как кора дерева, лицо с мягкими правильными чертами. Из-за толстых стекол очков в черепаховой оправе его зеленые глаза казались выпуклыми. Джурич явно выглядел старше своих сорока лет. По его смуглой коже разбегалось множество морщинок, а густые волосы, поседев, отливали серебром. Впрочем, кое-какие признаки выдавали скрытую в нем силу и энергию. Мощным бицепсам было тесно в рукавах рубашки, а верхняя часть тела, если приглядеться, имела абсолютно нормальные пропорции. Милан Джурич уселся за письменный стол. За окнами все сильнее лил дождь. Я начал с того, что выразил восхищение превосходным французским доктора.
— Я учился в Париже. Окончил медицинский факультет Сорбонны, на улице Сен-Пэр.
Он умолк, потом снова заговорил:
— Мсье Антиош, оставим любезности. Что вам нужно?
— Я приехал поговорить с вами о Райко Николиче, цыгане, которого убили в апреле этого года в лесу под Сливеном. Мне известно, что вы производили вскрытие. Я хотел бы задать вам несколько вопросов.
— Вы из французской полиции?
— Нет. Однако эта смерть, быть может, имеет непосредственное отношение к тому расследованию, которое я сейчас веду. Вы не обязаны мне отвечать. Но позвольте мне рассказать вам мою историю. Тогда вы сможете сами рассудить, достойна ли внимания моя просьба.
— Слушаю вас.
Я поведал ему о том, что со мной приключилось: о необычном поручении Макса Бёма, о смерти орнитолога, о тайнах, окружающих его прошлое, о том, с какими странными вещами мне пришлось столкнуться в путешествии — о двух болгарах, которые тоже интересовались аистами, о периодически возникавшем «Едином мире»…
