Нельзя, чтобы между Марком Дюпейра и Жаком Реверди устанавливалась прямая связь, никогда, ни единого раза.
Но в эту ночь искушение было слишком велико.
Он решился на полумеру: воспользоваться своей телефонной линией и новым ноутбуком — ноутбуком Элизабет.
Всего одна минута, и на экране высветилась приветственная надпись.
Марк вошел в электронную почту и ввел пароль Элизабет. Внезапно кислый привкус тревоги во рту усилился. Он шел на ненужный риск И все из-за расшалившихся нервов! Он схватился было за мышку, чтобы прервать операцию, пока не установилось соединение, и в этот момент словно получил удар под дых. Он больше не мог дышать.
Он получил письмо.
Неизвестный отправитель «[email protected]». Вполне понятный код: «sng» — это «sang», кровь. А «кровь» — это Реверди.
Его руки дрожали, пока он открывал письмо. А когда прочел, его бросило в жар.
«Сейчас. Куала-Лумпур».
Путешествие
32
Марк миновал зону беспошлинной торговли терминала 2Д аэропорта «Руасси-Шарль де Голль». Сигареты, бутылки со спиртным, сладости: товары высились штабелями, словно тут готовились к осаде. Он увидел другие лавки, преодолел волны ароматов, прошел мимо шикарных нарядов, высокотехнологичного оборудования, никчемных безделушек. Избыток предметов потребления в чересчур ярко освещенном помещении, где загроможденные витрины призывают вас покупать и покупать до безумия, как будто вы делаете это в последний раз.
Он устроился в зале вылета, тихонько барабаня пальцами по сумке с ноутбуком. Чтобы окончательно решиться на отъезд, ему потребовалось два дня. После получения письма от Реверди и вызванного им возбуждения он мгновенно протрезвел и начал всерьез обдумывать все «за» и «против», связанные с путешествием. Он думал все воскресенье. Порой его начинало колотить от страха, и он был готов отказаться от своей затеи. Через мгновение он ощущал благодатное тепло — удовлетворение от того, что ему удалось заманить в ловушку опасного убийцу. По сути дела, чем он рисковал?
Его беспокоил выбор первого направления. Почему Малайзия? Уж не собирается ли Реверди попросить Элизабет, чтобы она навестила его в Канарской тюрьме? Невозможно: это не входит в правила игры. Речь идет скорее о том, чтобы шаг за шагом отследить истину, но в обратном направлении, начиная с конца. С того места, где для Реверди все закончилось.
Постепенно он доберется до истоков.
Во вторник он наконец решился: он записался в лист ожидания на завтрашний рейс компании «Малайские авиалинии». Потом, в десять утра, он отважился послать первое электронное послание Реверди из ближайшего интернет-кафе. Он сообщил, что выезжает, но не указал ни точную дату прилета, ни номера рейса, то есть, даже не отдавая себе отчета, принял очередные меры предосторожности.
В последний день — двадцатого мая — он ждал ответа, но напрасно. Нет сомнения, он получит все указания в Куала-Лумпуре. Теперь он был уверен, что Реверди пошлет его на юго-запад страны, в Папан, туда, где его арестовали. В зале раздался голос стюардессы: объявили посадку.
Он с радостью увидел логотип «Малайские авиалинии», напомнивший ему о годах репортерской работы. Потом появились стюардессы, явно китаянки, их бледная кожа резко контрастировала с бирюзовыми платьями. Цвета, улыбки — во всем этом уже ощущался приятный, сладковатый вкус Азии. Марк забился в свое кресло возле иллюминатора и тут же почувствовал навалившуюся на него усталость. Давление на барабанные перепонки в момент взлета доконало его окончательно.
Самолет еще не набрал высоту, а он уже провалился в сон.
Когда он проснулся, все вокруг было неподвижным, словно подвешенным. В полумраке слышалось только жужжание системы поддержания давления и отдаленный шум двигателей. Марк осмотрелся. Пассажиры, завернувшиеся в одеяла, с повязками на глазах, напоминали чудовищные коконы. Марк провел рукой по лицу: он только что очнулся от ужасающего кошмара.
Извиняясь шепотом, он пробрался мимо соседей и отправился освежиться в туалет. Взглянул на себя в зеркало, а потом пробормотал: «д'Амико», «Прокофьев», «Лафонтен»… Сколько же времени ему не снился этот сон?
Марк знал, что на самом деле это не сон, а воспоминание.
Он вернулся на свое место и приготовился к встрече с собственной памятью.
1976 год — лицей имени Жана Лафонтена.
Марк только что поступил в экспериментальный класс, где ученики, помимо классического образования, получали еще и музыкальное. Подобно отказникам от военной службы по религиозно- этическим соображениям, они сказали «нет» физике и географии в пользу гармонии и контрапункта. Еще одно отличие — в большинстве своем это были мальчики, хотя лицей имени Лафонтена вообще-то считался учебным заведением для девочек. Кроме того, эти мальчики были бедными. Все это выделяло их из девичьей общины, занимавшей красивое здание в Шестнадцатом округе. В шестнадцать лет Марк уже понял, что его дорога к степени бакалавра будет похожа на пребывание в карантине, где придется отказаться от любых попыток заигрывания, — юные наследницы крупных состояний относились к нему и к ему подобным как к нищим, осмелившимся переступить порог их дворца.
Но его это не трогало: его больше интересовали различия между его одноклассниками. Можно сказать, что класс напоминал клавиатуру рояля с ее черными и белыми клавишами. Чистые, мажорные и ясные ноты и ноты со случайными знаками, минорные, вызывавшие беспокойство. Одни музыканты принадлежали свету, простоте, в других ощущалось страдание, как в подстреленных птицах.
Первые выбрали музыку, как выбрали бы служение обществу. По большей части это были сыновья оркестрантов, которые и учились игре на оркестровых инструментах — на фаготе, на альте, на тромбоне… Другие, поэтически настроенные, играли на фортепьяно, на скрипке, на виолончели. Они грезили о карьере солистов, композиторов, революционеров — и самоубийц.
Белые клавиши обладали не меньшим талантом, чем черные. Напротив. Музыка буквально лилась из-под их пальцев. Для них, обладающих абсолютным слухом, чувством гармонии, виртуозность была чем- то естественным, как способность дышать или ходить. Черные клавиши играли со страстью, но им часто не хватало техничности. В каком-то смысле — и в этом крылась самая большая странность — белые клавиши и
Черные клавиши были теневой стороной музыки.
Разумеется, Марк принадлежал к темной части класса. Он общался с самыми беспокойными соучениками. Грегуар Дебанье, экспансивный гомосексуалист, увлекавшийся музыкой Возрождения, который охотно рассказывал о своих сексуальных забавах в туалете, а потом без всякого повода затягивал песню Клемана Жанекена. Эрик Шоссон, великан с низко посаженными глазами, тупица, регбист и в то же время поклонник буддизма и магии. Грубиян, замкнувшийся в молчании, постоянно перебиравший своими толстыми пальцами страницы книжечек «Что я знаю?», посвященных духовным проблемам, и с той же непринужденной легкостью исполнявший арпеджио из «Экспромта» Шуберта. Филипп Мангано, настолько неинтересный внешне, что его можно было бы принять за белую клавишу, при этом самый непокорный. Этот мальчик в очках в черепаховой оправе, в клетчатых рубашках, имевший вполне обеспеченных родителей, переживал свое буржуазное происхождение как наследственную болезнь. Он ласкал свою
