сахара. Есть все основания полагать, что Реверди заставлял свои жертвы есть мед в больших количествах. Зачем? Этого Марк сказать не мог, но у него появилось предположение, что мед мог играть очистительную роль в церемониале убийцы.
Где-то на периферии сознания крутились слова Ванази о «редкости» таких людей, как Реверди. Его пантеистические речи. Мед занимал определенное место в этой вселенной. Он записал: «Не пьет кровь своих жертв. Дает им мед, чтобы очистить их, приблизить к природе. Сладкая кровь обволакивает жертву подобно околоплодной жидкости, защищающей зародыш». Ныряльщик постепенно приобретал черты «экологического убийцы».
Экологического.
И мистического.
В самой природе меда Марку виделась близость к древней религиозной поэзии, которую он хорошо изучил, когда писал свою диссертацию. Эта поэзия могла приобретать и второй, эротический смысл. Одним из величайших ее примеров была «Песнь песней». В уголке страницы Марк нацарапал цитату из этого произведения:
Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим…
Он знал наизусть этот библейский текст, изобилующий метафорами, относящимися к жидкостям: крови, вину, молоку, меду… А также к ароматам природного происхождения: мирре, лилиям, ладану… Вот и Реверди отмечал свое воссоединение с жертвой с помощью исходных, первородных элементов.
Это был акт любви.
Космическая и в то же время эротическая церемония.
Марк записал дрожащей рукой: «Узнать о физиологических процессах, связанных с медом». Сколько меда надо съесть, чтобы в крови появилось такое количество глюкозы, как у Перниллы Мозенсен? Сколько времени уйдет, чтобы съесть такое количество? Что, Реверди держал свои жертвы в плену в течение нескольких дней? Или лишь нескольких часов?
Главное, оставалось понять, почему Реверди объединял эти два понятия: «вехи» и «вечность»? Что связывало пчел с бесконечностью времени?
Говоря более определенно, у Марка появилась твердая уверенность: за этими словами скрывалась очередная жестокость. Мед использовался для какой-то изощренной пытки. Вонг-Фат, торговец насекомыми, сказал ему: «Теперь, когда я знаю, что Реверди — убийца, я догадываюсь, что он делал с девушками». Но ведь китаец не мог ничего знать о сладкой крови: в прессе об этом не сообщалось. Тем не менее он понял, какую роль играл мед в жертвоприношении. Каким же образом?
Толчок от приземления на бетонную полосу пронзил его до костей, словно смертельный луч.
Сием-Реап был логическим продолжением Пномпеня.
Во всяком случае, так показалось Марку, когда он увидел его глубокой ночью. Большие деревья с поникшими кронами; серая пыль, приобретавшая серебристый оттенок в свете фар; плоские, компактные, однообразные строения.
Доехав до центра города, он остановился в первой попавшейся гостинице. «Голден Ангкор отель». Пятнадцать долларов за ночь, включая завтрак. Кондиционер. И безупречная чистота.
Войдя в номер, Марк сразу же отметил светлые стены, новенький линолеум, запах дезинфекции. На ум пришла галерея современного искусства. С огромным вентилятором под потолком в качестве одного из экспонатов.
Чистое пространство.
Пространство для размышлений.
Все, в чем он нуждался.
Вытянувшись на постели, он снова погрузился в свои рассуждения. В голове постоянно крутились одни и те же вопросы. Но прежде всего, следует ли написать Реверди? Нет. Лучше дождаться посещения Ангкора и встречи с пчеловодом. После этого у Элизабет будет повод показать, что она сумела использовать свой второй шанс.
Он погасил свет. Его терзали разнообразные гипотезы. Например, теория о втором человеке. Ванази удалось заронить семя сомнения в его мозг. Марк не мог исключить существования сообщника.
И вновь возникала загадка, связанная с отцом. Возможно ли, что где-то существует этот преступный отец, способный оказывать решающее влияние на Реверди, сформировавший его характер или даже помогающий ему? Танцовщица королевских кровей утверждала: «Он не единственный виновник». И доктор Аланг заметил ему, в связи с видеокассетой: «Он говорит об убийстве так, словно бы был его свидетелем, а не автором». И наконец, Марк слышал, как Реверди, внезапно превратившийся в ребенка, произносит тоненьким голоском: «Прячься скорее: папа идет…»
Марк энергично потряс головой. Нет. Невозможно. Он дал себе клятву, что больше не будет возвращаться к этой абсурдной теории. Он и так уже достаточно понервничал, когда представил себе, что правой рукой Жака стал полоумный адвокат, так называемый Джимми. Нечего теперь придумывать демонического отца, идущего по его следам…
Он загнал все бредовые идеи в самый дальний уголок сознания и, закрыв глаза, принялся подбадривать сам себя следующими рассуждениями:
Жак Реверди один.
А их двое — он и Элизабет.
50
На следующее утро Марк взял напрокат скутер: развалины Ангкора находились в пяти километрах от города. Он пересек Сием-Реап, большой провинциальный город без каких-либо достопримечательностей, потом выбрался на платную магистраль, ведущую к древнему городу.
Перед тем как отправиться в путь, Марк позавтракал по-азиатски большой миской теплой лапши с кусочками говядины и ломтиками холодной моркови. Подкрепившись, он заплатил за проезд сонным охранникам. У них же он навел справки о пчеловоде. Они закивали головами, поднимая вверх большие пальцы: «Honey very good…»[9]
Марк отправился дальше. Через заросли серого кустарника шла совершенно прямая дорога. Без ответвлений, без поворотов: простая асфальтовая лента вела через лес прямо «туда».
Он обогнал нескольких крестьян на велосипедах, нагруженных связками пальмовых листьев; проехал мимо хижин, где продавали бензин в бутылках из-под виски; увидел слонов, готовившихся к утомительному катанию туристов. Его взгляд притягивали большие серебристые деревья, названия которых он вычитал в своем путеводителе: баньяны, бавольники, банановые деревья…
Он удивился, увидев перед собой поворот. Дорога изгибалась под прямым углом, упираясь в неподвижную реку, покрытую кувшинками. Марк остановился и уставился на стоячую воду. Никакого указателя. Ни одного прохожего. Чисто интуитивно он почувствовал, что слева, за линией деревьев, за первым поворотом реки, что-то находится.
Он медленно двинулся в этом направлении. Дорога становилась суше, пыль на ней гуще. Под колеса падали мелкие листочки. Их шуршание сливалось с шумом мотора. Марк то и дело посматривал на противоположный берег, предчувствуя какое-то неожиданное открытие.
И внезапно, скользнув в очередной раз взглядом по кувшинкам и зеленой кромке листвы, он увидел легендарные башни Ангкор-Вата. Пять кукурузных початков с ажурными контурами, расположенные веером, ставшие символом храмов, родившихся среди джунглей.
В первый момент Марк не поверил своим глазам. Как это нередко бывает, он не сразу осознал, что видит знаменитое на весь мир место, запечатленное на стольких фотографиях. Он не узнавал образа, сложившегося у него в голове. Все это казалось ненастоящим. Неправдоподобным. Но через пару минут им овладело противоположное чувство: его сознание полностью приняло этот знакомый вид.
Как будто он всю жизнь провел рядом с этими зданиями.
Он не остановился. Судя по карте, ему предстояло проехать еще довольно много, чтобы добраться до Байона, другого крупного храма, возле которого пчеловод и разбил свою пасеку. И он продолжил свой путь
