27 октября 1900 года Л. Толстой записывает в своем дневнике: «…Мы видим то, что вне нас, но не видим того, что в нас, только чувствуем это <…>. Гусеница видит свое засыхание, но не видит бабочки, которая из нее вылетит». И продолжает: «Ходил и думал о том, что если служить людям писанием, то одно, на что я имею право, что должен делать, это — обличать богатых в их неправде и открывать бедным обман, в котором их держат».
«Ходил и думал» — это рефрен его времяпровождения. Думать и писать. Постоянно в работе, думает, потом в дневнике записывает надуманное. Отчитывается. Его дневник — диалог с другим Л. Толстым, придирчивым соглядатаем. Перед ним и оправдывается и исповедуется. Чтение дневников Л. Толстого увлекает не меньше, чем его проза. Это институт изучения Л. Толстого, человека, его сомнений, его проступков, умственных открытий. Ведет наблюдение годами, привык, не может отказаться от самонаблюдений. Ему самому интересно, потому что он, как всякий мыслитель, творец, неисчерпаем. Что еще выкинет? Жизнь ведь все время озадачивает.
Английская разведка считала, что СССР войну с Германией проиграет. Немецкий Генштаб в результате работы над планом «Барбаросса» доказывал, что СССР не сможет долго сопротивляться. Уверенность и тех и других была обоснована. Сведения о состоянии Красной Армии подтвердились в первые же дни. Для английских военных, для немецкого Генштаба капитуляция России не вызывала сомнений.
После очередного покушения на Григория Распутина в 1914 году Р. Вреден, профессор, знаменитый врач, создатель Ортопедического института, по поручению Министерства двора освидетельствовал раненого и «нашел детородные органы пациента в состоянии, которое наблюдается у весьма пожилых людей, что заставило врача усомниться в его способности вообще вести половую жизнь».
Широко известна была репутация Распутина как человека «могучей мужской силы», слухи о его любовных похождениях с А. Вырубовой, императрицей Александрой Федоровной.
Оказывается, это был один из тех мифов, какими был окружен царский двор, да и вся революционная обстановка России. Мифов было много. Одни создавались из слухов, другие складывались и поддерживались сознательно. Они составляли необходимую часть чьих-то исторических концепций. Распутин олицетворял разложение самодержавия. «Россией управляет неграмотный мужик!» — твердила большевистская пропаганда. Слухи о развратных похождениях Распутина, пьяных кутежах перешли в исторические источники и повторяются в энциклопедиях Новейшего времени (2004, 2006 годы).
Этот миф относится к «беспочвенным», таких немало было создано вокруг Гражданской войны, строительства социализма. В сущности, вся советская жизнь была обильно оснащена удобными мифами. Нас, например, учили, как скромно жил В. И. Ленин, как он аскетически питался в годы революции и позже. Народный комиссар Цюрупа падал в голодный обморок, а он ведал продовольствием всей страны. Все это вранье. Ленин в эмиграции жил весьма неплохо, а после октября 1917 года жил и питался роскошно. Так же роскошествовал весь Совет народных комиссаров. Опубликованы документы о продуктах, которые каждому доставляли, — мясо, рыба, масло, икра, ветчина, фрукты и т. п. Килограммами, бочками…
Добавьте сюда шикарные квартиры (экспроприированные), автомобили, дачи. С первых же месяцев Советской власти бриллианты, найденные в сейфе у Свердлова, оргии у Енукидзе, а что творилось в республиках, на местах!
Прочность, долголетие мифа зависит часто от того, насколько он красочен, насколько удобен.
Так, миф о мужских доблестях Распутина здравствует несмотря на Вредена, повторяется в книгах, учебниках.
Сцена в фильме Эйзенштейна — «штурм Зимнего дворца». Никакого штурма не было. Но был замечательный кадр — ворота Зимнего и на них лезут матросы, врываясь во дворец. Так красиво, что никакие опровержения не помогут.
В русской поэзии гимн любви всю жизнь слагал Алексей Константинович Толстой:
Как это перекликается с Мандельштамом:
Стоит присмотреться, и оказывается, что каждая коза, петух, любая тварь имеет свою физиономию, ни на что не похожую. Я знаю художницу, портретистку, она рисует лошадей. Может сделать портрет верблюдов. Каждая муха имеет свои черты. Портреты любой божьей твари наверняка можно написать так, чтобы выявить ее нрав, ее отдельность. Я смотрел фильмы о дикой природе, сделанные ВВС. Хороший оператор заснял физиономии обезьян, у каждой всегда что-то свое. Застенчивые, агрессивные, насмешливые. То же и у птиц. Есть какие-то трусливые, есть истеричные. Наглый орел, вдумчивый ястреб. Особенно хороши они в играх. Нам кажется, что у них вся жизнь уходит на то, как чего поймать, пожрать. Ничего подобного. Они все достаточно любопытны, они кавалеры, ухажеры, изобретатели. Мать-природа напридумывала им самые разные способы жизни. Вот птаха, которая залезает под панцирь черепахи и клюет ее паразитов. Надо видеть, какова в это время морда у черепахи — довольная, само терпение.
Птичий остров, тысячи птиц со своими птенцами. Гам, теснота, птичьи толпы. Летит мать с червяком или лягушкой в клюве. Несет поесть своему детенышу. Как его найти в этом столпотворении? Как он не потеряется? Находит, почти сразу, безошибочно. По запаху, по голосу? Орнитологи, может, и знают, но для нас это кажется чудом.
Красота раскраски птиц, насекомых, некоторых животных достойна изучения. Природа порой показывает безупречный вкус. Она преподает нам совершенство форм. Воспринимаем ли мы природу как учебное пособие — вот в чем проблема.
Наше путешествие напомнило мне Данте, мы посещали мир усопших. Кладбище за кладбищем. Кладбища в Германии, во Франции, в Голландии, Бельгии. «Германский народный союз по уходу за воинскими захоронениями» пригласил в эту поездку меня. Как участника войны. Еще потому, что я пытался помогать немецким ветеранам, тем, кто приезжал сюда в поисках захоронений своих близких.
Вообще-то, я люблю кладбища. За их покой, за отключение от будней. Туда приходишь на свидание с вечностью. Кладбища сельские, городские, кладбища заброшенные, некрополи, эпитафии — трогательные, смешные. Памятники, где вкус родных подавляет личность покойного.
Мысли о смерти, о бренности жизни необходимы человеку. Посещая мертвых, иначе видишь живых, да и самого себя. Данте беседовал с душами усопших. Наши усопшие молчали. Но безмолвие их рассказывало о многом.
Воинские кладбища — они особые. Шеренга за шеренгой тянутся кресты. Выстроились как на параде. Только без командиров впереди. Командиры тут же, в общих рядах. Эти кладбища стройные, однообразные. Они впечатляют своей единостью, словно отряд за отрядом чеканным строем сходили в небытие.
Когда посещаешь их подряд, кажется, что Европа усеяна кладбищами. В сущности, это почти единственные следы войны, которые сохранились. К моему удивлению, следы не только Второй мировой войны, но и Первой. Европа бережно сохраняет воинские захоронения Первой мировой войны.
У нас в России, по-моему, не осталось ни одного воинского кладбища Первой мировой войны, или, как ее называли, «империалистической». Хотя русских солдат погибло на ней два миллиона. А в Германии я был на кладбище русских воинов, погибших в Первую мировую войну. Оно содержится в том же идеальном
