— А чего ему помогать? — спросил Алеша Микулин.
— Так он же прикреплен к нашей группе. С него спрашивают за воспитательную работу.
Ричард поддержал ее.
— Он жаловался, что понятия не имеет, чем вы живете. Хоть бы обращались к нему, раскрыли разок-другой свои души.
— Почему преподавателям так хочется знать, чем мы живем? — сказала Катя.
— Чтобы искоренять ваши пережитки и взгляды.
— Старики хотят знать, чем мы отличаемся от них, — сказала Женя.
— Ничего подобного, — сказал Алеша, — они хотят, чтобы мы без конца занимались. Все сводится к этому.
— Все равно будут говорить, что их поколение было в нашем возрасте идейнее, — сказала Женя.
— А какие у меня взгляды? — спросил Алеша. — Понятия не имею.
— День прошел — и ладно, вот твои взгляды, — сказала Катя.
— Симпомпончик ты мой!
— Убери лапы.
— А ты не упрощай, — сказал Алеша. — Я стиляга. Я не хочу на периферию. Я люблю бары. Я циник, и ты должна меня терпеливо воспитывать.
И, схватив Женю за руки, принялся победно отплясывать рок. По приезде сюда он первым делом раздобыл летную фуражку, надел самодельные шорты и стал разыгрывать небесного бродягу. Ему нравилось, что его считали способным, но ленивым, нравилось изображать циника, скептика, и обижало, когда в группе к нему переставали относиться всерьез.
Разделись. Со стоном опускались в ледяную воду, выскакивали, прижимались к горячим валунам.
Женя закидывала руки, вода скатывалась по смуглой спине, блестели капли, был виден темный треугольник под мышкой. Ричард отворачивался. Он мучительно завидовал Алеше, который мог шлепать Женю по спине, подмигивать — чинная деваха? — и Ричард глупо смеялся и никак не мог решиться обнять ее голые плечи. Вместо этого он сердился, доказывая, что надо как-то помочь Тулину, ругал Агатова, ему хотелось сказать что-то умное, едкое, необычное, и все время получалось не то.
Никто из студентов не видел в Агатове ничего плохого. Агатов их вполне устраивал. Дает списывать материалы чужих замеров, не мешает, выхлопотал деньги за полеты.
— А насчет грозы он правильно запрещает, — сказала Катя. — Кому охота грохнуться? Страшно вспомнить, как нас мотало.
Женя повела глазами на Ричарда.
— Тебе-то и вовсе нечего выступать против Агатова.
Ричард заметно смутился и замолчал.
— Кто их разберет, — примирительно сказал Алеша. — Голицын больше нашего знает.
— Почему ты не желаешь вникнуть? Ты же способный парень! — сказал Ричард.
Алеша повернулся лицом к солнцу, похлопал себя по животу.
— Плевал я на свои способности. С ними одно мучение. Ты вот талантливый, вникаешь, и что? Приходится бороться. Кому-то помогать. Расстраиваешься. Нет, это не для меня.
Он включил карманный приемник Ричарда, поймал музыку.
— Станцуем?
Женя покачала головой.
— Жарко.
Она пошла к реке, забралась на косо торчащую корягу, легла лицом к воде, свесив руки в бурливый поток.
Судорожная музыка джаза странно звучала среди отрогов, заросших алыми кустами шиповника. Шумела каменисто река, задумчиво смотрели черно-сизые горы с белыми обливами ледников.
Незнакомая красота этого края вызывала у Жени тревогу. Горы непрестанно менялись, синие, голубые, лиловые, иногда они куда-то исчезали, становились плоскими, как нарисованные, или старыми, морщинистыми, как складки слоновьей кожи, молочные туманы стекали по их расщелинам, там, наверху, шла какая-то жизнь, полная значения, мудрая и справедливая.
Фигуры Алеши и Кати дергались и сплетались, подхлестываемые ритмом джаза. Что-то нелепое, стыдное показалось Жене в этих движениях перед бесстрастным лицом гор.
— Бросьте вы, — крикнула она, — нашли место где разлагаться!
Ричард выключил приемник. Он всегда слушался, когда она говорила таким тоном.
— Я тебя понимаю, — сказал Алеша. — Первобытные условия. Сюда бы горный бар, коктейль «Блед-Мэри».
Женя смотрелась в воду. Зеленые космы реки разрывали, уносили отражение, из глубины на нее смотрело, то исчезая, то появляясь, зыбкое, смутно похожее, а еще ниже, между обросшими камнями, чуть вздрагивая плавниками, застыли рыбы.
— Послушайте, согласился бы кто из вас увидеть свою смерть? — не поднимая головы, неожиданно спросила она.
— Фу, я бы ни за что! — сказала Катя. — После этого нет смысла жить.
— Жизнь и так не имеет смысла, — небрежно изрек Алеша.
— А смерть тем более, — сказал Ричард. — Не знаю ничего глупее смерти.
— Я думаю, что если бы люди могли видеть свою смерть, — сказала Женя, — они бы ничего не боялись. Они стали бы лучше. Они говорили бы правду.
Алеша растянулся на камнях, шумно зевнул.
— Кому нужна твоя правда? От нее одни неприятности.
— Надо и без этого сметь говорить правду, — сказал Ричард.
Катя засмеялась.
— Попробуй.
И Алеша тоже засмеялся.
— В самом деле, почему б тебе не попробовать?
— Начни с Тулина, — сказала Женя. — Скажи ему, что он трус. Струсил перед Агатовым, когда мы попали в грозу.
— Оставь Тулина в покое, — сказал Ричард.
— Ага, видишь, ты даже слушать правду не хочешь! — сказала Женя. — Ты влюблен в Тулина. Ребята, посмотрите, он стал причесываться под Тулина.
— Давай клади его, Жека, на лопатки.
Несмотря на дружбу, они относились друг к другу безжалостно, презирая сантименты, нежности и прочие пережитки далекого детства. Таков был стиль. Так было принято. Лучше злиться, чем страдать, лучше высмеивать, чем злиться.
В лаборатории Ричард сам был таким, но с ними он невольно становился в позу старшего. Его раздражал их дешевый цинизм, дешевый потому, что зубоскалить было легче легкого, он умел это получше их, однако жизнь, он убедился, гораздо более сложный процесс; сначала ее воспринимаешь по законам арифметики, а потом…
Они быстро усвоили, что от правды одни неприятности. Но есть другой счет, другая система измерений, и там правда — высшее удовольствие. И необходимость. И так уже накопилось слишком много брехни. Придет время, когда правда станет для человека необходимостью, а не огорчением. Который раз он клялся себе, что отныне и во веки веков он будет врезать правду всем и каждому. Не уклоняться, не молчать, а пользоваться каждым случаем, чтобы выложить всю правду. Пусть обижаются. Пусть неприятности — он готов на все.
— Ну, чего ты изгиляешься? — сказал он Алеше. — Старо. Хотя бы свое что-нибудь придумал.
— Лень. Жира!
— А вообще чего ты добиваешься!
— Понятия не имею.
— Эх ты, пищеварительный тракт! Какая твоя позитивная программа? По субботам, выпросив у отца
