– Боже! – вырвалось у Анны из груди, и она остановилась на пороге, глядя на голые стены, на которых еще вчера висели прекрасные картины.
Модильяни побледнел и пошатнулся. Он устоял на ногах, но так крепко сжал пальцы Анны, что она едва не вскрикнула от боли. Он молча и угрюмо смотрел на сваленные в кучу в центре мастерской, разодранные в клочья и залитые красками и растворителями картины.
– Кто мог это сделать? – пробормотала Анна севшим от ужаса голосом.
– Не знаю, – ответил Модильяни. Голос его не дрогнул, но лицо стало мрачнее тучи.
Они долго молчали, глядя на разгром и не в силах вымолвить ни слова. Наконец Анна спросила, стиснув его пальцы в своих:
– Вы сильно расстроены?
– Да, – ответил Модильяни. – Хотя… нет, не очень. Здесь не было ничего действительно удачного и значительного. Кроме, пожалуй, одной картины. Ее мне действительно жаль.
– Вы говорите…
– О вашем портрете, – закончил за нее Модильяни. – Я думал, что он будет напоминать мне о вас. А теперь…
Он вдруг замолчал, выпустил руку Анны из своих пальцев и решительно прошел к колченогому шкафчику, в котором хранил рисунки и наброски. Открыв дверцу, Модильяни быстро вынул потертую бумажную папку с клеенчатой обложкой, раскрыл ее и лишь тогда вздохнул облегченно.
Анна медленно к нему подошла.
– Что это?
– То, что осталось, – ответил Модильяни. – Несколько зарисовок.
Она взглянула на рисунки и тихо спросила:
– Это я?
– Да. Я набросал их вчера вечером, когда думал о вас. Возьмите их. Вставьте в багеты и повесьте у себя в комнате. Когда будете смотреть на них, вспоминайте о Париже… И обо мне.
Анна взяла папку и пролистала рисунки.
– Очень красиво, – сказала она. – Жаль, что я не успела посмотреть на свой портрет.
Модильяни улыбнулся:
– Не переживайте. Я напишу другой, еще лучше. А у вас будет лишний повод вернуться сюда.
Он взял ее руку своими длинными смуглыми пальцами, поднес к лицу и нежно поцеловал. Взгляды их встретились, пальцы переплелись, лица приблизились. Анна прикрыла глаза. Его губы легко и нежно коснулись ее губ…
Анна издала горлом тихий звук, похожий на стон, и легонько оттолкнула его от себя.
– Прощайте, – сказала она, не глядя ему в глаза.
– Прощайте, – эхом отозвался он.
Анна высвободила руку, повернулась и гибкой, быстрой змейкой выскользнула в дверь мастерской.
Модильяни с полминуты стоял как вкопанный, с ошеломленным лицом и горькой складкой у губ. Затем отвел взгляд. На полу он увидел маленькую шкатулку, обтянутую шелком и украшенную двумя скрещенными перламутровыми розами. Модильяни наклонился и поднял ее. Откинул крышку и несколько секунд хмуро смотрел на содержимое шкатулки.
Лицо его было темным, мрачным, недовольным. Вина у него не было. Денег на вино – тоже. Но зато у него был кокаин. На несколько дней хватит. А потом… Потом будь что будет.
3
Андрей Иванович Линьков ввел в гостиничный номер человека, похожего на клошара. Рваная блуза, стоптанные башмаки, опухшее от пьянства лицо. Мужчина остановился на пороге и изумленно оглядел шикарную мебель и великолепные репродукции на стенах.
– Ну? – обратился к нему Линьков. – Чего встали? Входите!
Мужчина перевел взгляд на Линькова и чуть прищурил отекшие глаза.
– Мсье, а вы меня ни с кем не спутали? – неуверенно осведомился он.
– Мне сказали, что ты неплохой художник.
Мужчина робко улыбнулся:
– Не уверен, что это действительно так. Но иногда, когда я в ударе, у меня получаются неплохие вещи.
– В таком случае – прошу в номер!
Линьков положил на спину мужчине широкую ладонь и легонько подтолкнул его вперед. Мужчина сделал шаг и снова остановился.
– Мсье, вы не против, если я сниму башмаки? – смущенно проговорил тот. – Этот ковер похож на персидский, я не хочу оставить на нем пятен.
Линьков взглянул на левый башмак бродяги, из дыры которого торчал грязный палец, и поморщился.
– Это не обязательно, – сказал он. – Прошу вас к столу.
Бродяга вздохнул и, стараясь ступать как можно мягче (как будто от этого зависела степень загрязнения ковра, который, кстати говоря, вовсе не был персидским), прошел к столу.
Линьков протянул руку к столу, взялся за край широкого полотенца, скрывающего картину, и сдернул его со стола.
Бродяга уставился на портрет.
– Видишь это? – спросил Линьков.
Он кивнул:
– Да, мсье.
– Мне не нравится то, что на ней изображено, но я не хочу, чтобы холст пропадал даром.
– Да, мсье.
– Нарисуй мне поверх нее какой-нибудь приятный пейзаж. Сможешь?
– Конечно, мсье.
На картине была запечатлена обнаженная молодая женщина, сидящая на сомье. У нее было стройное тело и черные волосы. Одной рукой женщина опиралась на сомье, а другую положила на колено. В ее осанке, повороте головы, горделиво приподнятом красивом лице было что-то от египетских цариц.
Мужчина сглотнул слюну.
– Мсье, а вам не жалко? – спросил он.
– Чего? – не понял Линьков.
Мужчина слабо улыбнулся:
– Картина-то неплохая. Правда, она не закончена. И подписи нет. Но мне нравится, как здесь использован цвет. Он очень плотен, но при этом не потерял иллюзию прозрачности. Человек, который ее рисовал, использовал локальные цвета, однако картина не кажется тяжеловесной. Все дело в линии и…
– Ты хочешь заработать или нет? – оборвал его Линьков.
Мужчина покорно потупил глаза:
– Да, мсье.
– Тогда хватай краски и начинай!
– И вы действительно заплатите мне за то, что я испорчу эту замечательную картину?
– Можешь не сомневаться, – с холодной усмешкой проговорил Линьков и достал из кармана бумажник.
Глава 8
Гоша
1
Фил сидел в кресле, прижимая ко лбу холодную бутылку пива. Он с ненавистью поглядывал на пробивающееся сквозь жалюзи солнце, и вид у него был страдальческий.
– Не понимаю, почему у вас нет похмелья, – скривившись от головной боли, проговорил он. – Вы же выпили вчера больше меня.
