– Вы не должны себя ни в чем винить, господин Браккато. Это была вынужденная мера.
– Они бы нас точно жалеть не стали, – неуверенно поддакнул Евгений Александрович.
– Полно вам о них говорить, – поморщился Пирогов. – Умоляю, господа, выберите для разговора другую тему, от этой уже тошно. Вы знаете, когда-то, лет пять назад, будучи в Париже, я влюбился в артистку кабаре. Я увидел ее на сцене и буквально потерял голову. Я послал ей корзину белых роз и… – Пирогов осекся. – Что с вами, господин Берсенев? Вы плачете?
Алеша вытер рукавом глаза.
– Нет, вам показалось.
Далеко впереди послышался топот копыт.
– Черт, – с досадой проговорил Пирогов. – И спрятаться-то некуда. Что будем делать, идальго?
– Остановите лошадь, – сказал артист.
Пирогов натянул вожжи, и лошадка встала.
– Что теперь?
– Полезайте под дерюгу и ведите себя тихо. Так, будто вы покойник. Вы, Миронов, берите в руки вожжи. Алеша – прочь с телеги.
Когда ватага всадников приблизилась, Пирогов смирно лежал под дерюгой, а прочие стояли рядом с телегой, напустив на себя печальный вид. Атаман в сбитой набок черной папахе осадил коня.
– Что везете? – хрипло крикнул атаман.
– Тела убитых солдат, – сказал артист, сняв шляпу и смиренно прижав ее к груди. – Везем на родину хоронить.
– А ну, хлопцы, шапки долой! – скомандовал атаман.
Он сдернул папаху и осенил себя крестом. Остальные всадники последовали его примеру.
– Если хотите, можем вас сопроводить, – предложил атаман.
Артист вздохнул и грустно ответил:
– Да нет, не стоит. Нам тут недалеко.
– Ну как хотите! С богом, хлопцы!
Атаман стегнул коня, и отряд умчался, подняв за собой облако пыли.
Как только стук копыт стих вдали, дерюга зашевелилась, и из-под нее выглянула пухлая физиономия Пирогова.
– Ушли? – настороженно спросил он.
– Да, – ответил Алеша. – Ускакали.
– Фу ты черт. Думал, и впрямь в труп превращусь. Хорошо хоть заглянуть под дерюжку не догадались. Кто это был?
– А черт их знает, – ответил артист, нахлобучивая шляпу на голову. – Какая-то банда. Нынче их много развелось.
Пирогов выбрался из-под дерюги, выбил ладонью из камзола пыль и чихнул.
– Ну спасибо вам, господин итальянец, – сказал он, утирая платком нос. – В мертвецы меня записать – каково, а?
– Между прочим, он спас вам жизнь, – напомнил Алеша.
– Ну да, спас, – нехотя согласился Пирогов. – Впрочем, это они из страха уважают мертвецов. Обидеть мертвеца – плохая примета.
– Почему?
– Да потому что мертвец может отомстить. Придет во время боя и сделает так, что шальная пуля полетит тебе прямиком в лоб.
Алеша нахмурил брови и с сомнением спросил:
– Как же он это сделает?
– А я откуда знаю? – пожал медвежьими плечами Пирогов. – Как-нибудь сделает. Может, дунет на нее.
– На летящую пулю? – продолжал сомневаться Алеша.
Пирогов кивнул:
– Ну да. Мертвецы не подчиняются законам физики. А лихие люди очень суеверны. Каждый день ведь под смертью ходят.
Пирогов быстро перекрестился. Алеша посмотрел на него и вздохнул.
– Вы, Пирогов, неглупый с виду человек, а верите во всякую чушь, – сказал он.
– Может, чушь, может, нет, – ответил Пирогов. – Кто знает? Вот и товарищи бандиты предпочитают подстраховаться. Ох, матушки Пресвятые Угодницы, когда же все это кончится…
И Пирогов снова перекрестился, еще истовее, чем прежде.
Пегая лошадка постукивала по дороге копытами. Телега, поскрипывая, катилась вперед. Мерное поскрипывание настроило друзей на философский лад, и вот уже десять минут Алеша и артист вели друг с другом задушевный разговор.
– Я избегаю мыслить, – говорил артист. – От чрезмерных размышлений человек тупеет.
– В этом есть рациональное зерно, – соглашался с ним Алеша. – Но это касается только сухого, логического размышления. А если размышление прочувствовано?
– Тем более, – отвечал артист. – Если в сухом размышлении есть хоть какая-то польза, то прочувствованные размышления заводят человека в тупик. Чувствующий человек всегда пессимист, и рано или поздно он натыкается на стену и сознает себя обманутым.
– Только если не приходит к Богу, – сказал Алеша. – Я, впрочем, тоже не люблю думать. У меня бывают какие-то тонкие чувства, но я никак не могу их ухватить и заключить в оболочку мысли. Все остается на уровне ощущений. Даже не ощущений, а… как бы это лучше сказать… предощущений.
Артист неопределенно хмыкнул и осведомился:
– Так вы, стало быть, поэт?
– Очень хотел бы им быть, – краснея, признался Алеша. – Но бог не дал таланта.
– Недостаток таланта легко возмещается усердием и трудолюбием, – ответил на это артист. – В нашем мире чугунная задница предпочтительнее чуткого уха. А другого мира еще никто не придумал.
Лошадка, понуро повесив несоразмерно большую голову, уныло перебирала копытами по пыльной дороге. Повозку потряхивало на камнях и выбоинах.
– Вот взять хотя бы нынешнюю ситуацию в России, – после непродолжительного молчания вновь заговорил артист. – Что, по-вашему, движет большевиками – сухой расчет или чувства?
Алеша подумал и ответил:
– Думаю, им с избытком хватает и того, и другого. Черные чувства, а вместе с ними – злобный, мстительный расчет. Обида, тщеславие, жажда разрушения…
– Вот видите: выходит, черные чувства самые сильные, они и впрямь способны перевернуть мир, – сказал артист таким голосом, словно Алеша подтвердил его мысли. – Тогда как светлые не выходят дальше персональной человеческой души. Именно поэтому мрачные души так легко делаются политиками, а на пути к успеху и вовсе избавляются от чувств, заключая себя в прочный панцирь мыслительных рассуждений. А светлые пишут никому не нужные стишки, а потом умирают – разочарованные, опустошенные, недовольные собой и окружающим миром.
– Это вы так говорите, потому что в вашей душе нет веры, – сказал Алеша, замечая, что начинает сердиться, и удивляясь этому.
Артист, однако, ответил без всякой насмешки, а как бы даже с тихой, потаенной грустью:
– Что поделать. Веру не заказывают по почте и не получают в виде красиво упакованных бандеролек. Вера обычно сваливается человеку на голову неожиданно. Как кирпич.
– Вы ждете, что свалится и на вас?
Идальго покачал головой:
– Нет. Вероятность такого попадания слишком мала. Нужно дойти до высшей степени отчаяния, благости или злодейства, чтобы заслужить такой подарок.
– Странно вы говорите, – задумчиво заметил Алеша. – Ну отчаяние и благость я еще понимаю, но как же злодейство?
– Вы еще молоды, чтобы это понять, – сказал артист. – Бог любит злодеев. Не ухмыляйтесь, господин
