– Правда? Тогда считай, что сегодня Система дала сбой. Законопроект уже вступил в силу. Для псиоников все кончено. Их сгонят в резервации и подвергнут принудительной регрессии. Теперь это лишь вопрос времени.
– Что-то тут нечисто, – задумчиво проговорил Ник.
– Что? О чем ты?
– Что-то готовится, шеф. Что-то странное и… враждебное. Военный Совет натравливает на людей дройдов. Это не лезет ни в какие ворота. Да и дройды ведут себя необычно.
Майор дернул щекой и проговорил с плохо скрываемым раздражением:
– Ник, я знаю, что среди твоих осведомителей и агентов много псиоников.
– Не у меня одного, – сказал Ник.
– Верно. Но сейчас не самое лучшее время водить дружбу с генетическими уродами.
– Это вы о ком?
– О псиониках.
– Спасибо, что пояснили.
Лицо шефа на экране потемнело.
– Не нарывайся, Ник, – с угрозой проговорил он.
– Я и не думал. Но…
– Привези парня в полицейский участок, – оборвал майор Шатров. – А скандал я замну.
– Не уверен, что это хорошая идея, шеф.
– Сделай, как я говорю. Это твой единственный шанс избежать позорного увольнения.
Майор отключил связь.
Ник сунул видеофон в карман пиджака и снова уставился на дорогу. Некоторое время ехали молча.
– О чем задумался, чистильщик? – прервал молчание Ник.
– Я убил копов, – тихо проговорил Гера.
– С технической точки зрения это нельзя назвать убийством, поскольку они были дройдами.
– Но когда я их убивал, я этого не знал.
Как Ник и ожидал, здание полицейского участка было оцеплено солдатами подразделений «ниндзя» и «мангуст». Бойцы, одетые в черные униформы, выводили из здания участка задержанных псиоников и грубо тащили их к своим фургонам.
Ник затушил фары автолета и мягко остановил его в отдалении от участка.
– Если я доставлю тебя в полицейский участок, тебя подвергнут регрессии и швырнут в одиночную камеру, – сказал он Гере. – На твоем месте я бы переждал эти события в тихом месте.
– У меня нет такого тихого места, господин детектив, – уныло отозвался чистильщик. – Никто не согласится прятать псионика.
– Никто, – согласился Ник. – Кроме другого псионика.
Он взглянул на неоновую рекламу, плясавшую в воздухе, на высоте трех метров от земли.
Ник на секунду задумался, затем усмехнулся и спросил:
– Скажи-ка, Гера, ты любишь цирк?
4
Ник был бы рад не вспоминать о том, что сделал. Даже несмотря на то что виноватым он себя не считал. Иногда судьба сама вкладывает в твою руку пистолет и дает тебе абсолютно четкий выбор – либо ты, либо тебя. Рассуждать в таких ситуациях не приходится. А начнешь рассуждать – пострадаешь не только ты, но и те, кто находится рядом с тобой.
Для полицейского это аксиома. Но эта аксиома подвела под монастырь больше копов, чем пресловутое Положение о пресечении коррупции. Пару лет назад Положение это сильно проредило ряды всех восьмидесяти девяти полицейских участков Большого Града.
…Ник посмотрел на свои руки. Сколько человек эти руки отправили на тот свет? Пять, шесть?.. Кажется, шесть. «У каждого из нас за плечами свое кладбище», – сказал как-то шеф. Сентенция жутковатая, хоть и не лишенная (на первый взгляд) патологического профессионального апломба.
Коллеги Ника Бойцова, которым тоже приходилось убивать людей, тяжело переживали каждое убийство. Трупы приходили к ним во сне и высказывали свои претензии. С Ником ничего такого не происходило. Он не помнил ни одного имени со своего «кладбища», не ковырялся в их биографиях, ища себе оправдания, не высылал извинения родным и близким.
Смерть представлялась Нику гораздо предпочтительнее жизни, поскольку давала человеку шанс на пробуждение. Шанс вырваться из тягостного плена материи, обремененного кучей страстишек и никчемных желаний. Шанс освободиться от извечного проклятия человечества, которое церковь именовала «первородным грехом».
Бойцов не считал себя ни праведником, ни монахом, он любил жизнь во многих ее проявлениях, но знал этой жизни истинную цену, а потому никогда не заблуждался на ее счет. Он знал цену и себе самому, и цена эта была небольшая. Однако Ник чувствовал под своими ногами путь, следуя которому он мог прийти туда, куда звало его сердце и куда звал его ум.
Мир, погрязший во зле и жестокости, залитый кровью и слезами, не мог быть сотворен Богом. Ни при каких условиях. Следовательно – этот мир был всего лишь тенью, мрачным двойником настоящего мира, путь в который был открыт лишь избранным.
В данной точке зрения не было никакого снобизма или аристократизма (вернее, той его разновидности, которую принято называть «духовным аристократизмом»). Это было интуитивное знание, от которого Бойцов никогда не смог бы отвернуться.
…Кварталы Развлечений – один из самых густонаселенных районов Большого Града. Крики суетливых уличных торговцев становились громче, а солидные бизнесмены в верхних этажах холодных небоскребов, сделанных из стекла, бетона и стали, уже заканчивали серии традиционных жестов и коротких улыбок, сопровождающих сделки, призванные обогатить одних и разорить других.
– По желанию большинства горожан мы меняем метеозаставку «Свет в августе» на «Сумерки богов», – пропело радио. – Приятного вам времени суток!
В ту же секунду освещение в городе изменилось, золотистое свечение исчезло, и на смену ему пришел мрачный сумеречный свет.
Ник нахмурился. Он терпеть не мог сумерки, и в этом его желание не совпадало с желанием большинства горожан, жаждущих видеть Большой Град в этом неверном свете, делающим однообразную архитектуру столицы еще однообразнее, а лица – плоскими и невыразительными.
Когда они подлетели к зданию цирка, на башенных часах его каменного фасада пробило семь часов вечера.
Десять минут спустя Ник и псионик Гера Иванов сидели на балконе, предназначенном для «служебного пользования», и смотрели на овальную арену цирка. Конферансье, наряженный в красный фрак с желтыми блестками, стоял посреди этой арены и зычно кричал:
– Многоуважаемая публика! Мы рады представить вам звезду нашего шоу – знаменитого иллюзиониста Илью Спекторского! Ваши аплодисменты!
Публика взорвалась шквалом аплодисментов.
Конферансье скользнул за занавес, несколько секунд арена пустовала, и вдруг прямо в ее центре медленно соткался из воздуха человек. Это был долговязый и очень худой мужчина в черном смокинге и белом галстуке. Узколицый, чернобровый, скуластый, с проседью в зализанных черных волосах и с черной полоской усов над верхней губой.
Великий иллюзионист Илья Спекторский вскинул руки в приветственном жесте. Публика зааплодировала. Он кивнул и сделал руками неторопливое изящное движение. Тотчас от его тела отделился двойник и встал рядом с иллюзионистом. Двойник Спекторского был копией его самого, но копией ухудшенной. Он был каким-то бесцветным, без той ауры артистизма и яркости, которая исходила от самого иллюзиониста. Двойник выглядел уставшим и осунувшимся. По его телу пробежала волна мерцания, а затем он вдруг стал быстро стареть.
Молодой Илья Спекторский повернулся к своему седовласому согбенному двойнику и громко
