так и открыл рот. А по другую сторону шоссе был надземный конвейер, соединяющий склады сахарного тростника Тейта и Лайла с доком Хаскиссона. Пейзаж здесь благообразием не отличается: высокие кирпичные стены, огораживающие склады, чтобы у пешеходов не возникало искушения что-нибудь стянуть, и никаких деревянных конструкций: случайно брошенная спичка могла спалить целые состояния в тюках табака или хлопка. Ничто в окрестностях ливерпульской гавани не призвано радовать глаз.
По другую сторону деревянных ворот воздух напоен запахами древесной стружки, цемента, мужского пота. Прямо перед собой я вижу канаву футов пятнадцати в ширину, через которую перекинут деревянный настил: теперь понятно, откуда ноги растут у слухов о рве! А по ту сторону рва устремляется в небо конструкция, которой, судя по всему, предстоит стать пятиэтажным зданием. Стены у него бетонные, но окна-балконы, глубоко утопленные в ниши, придают отелю некий налет средневековости. Бетонные плиты одеты покрытием из стекла; но стекло не однотонно, куски его, пригнанные чуть под углом, отличаются по размеру и форме и причудливо отражаются друг в друге. Крепления из нержавеющей стали удерживают их вместе. Затейливые изломы стекла радуют глаз.
Я осторожно перехожу через сухую канаву и приближаюсь к дверному проему. Джозеф, в джинсах и голубой рубашке-поло, спорит здесь с каким-то парнем в костюме, парадоксальным контрастом к которому кажутся длинные рыжие волосы, перетянутые резинкой. Только один человек в Ливерпуле может до сих пор ходить с «хвостом»… и я знаю этого человека!
— Вине!
— Алике! Много лет тебя не видел. Ну, иди-ка сюда, поцелуй меня!
Я, чуть наклонившись, целую его в небритую щеку.
— Так и не постригся?
— Еще чего!
— Что ты здесь делаешь?
— Строю отель для твоего приятеля.
— Так ты подрядчик?
— Ну да. Откуда вы с Джозефом друг друга знаете?
— Через Сэма. Они ходят в один спортзал.
— Я читал в «Эхе» о вашей матери… Очень сожалею. Наверное, мне следовало прислать открытку.
— Спасибо, не нужно.
— А вы откуда друг друга знаете? — спрашивает Джозеф.
— Я училась в школе с Мэри, сестрой Винса.
— Да, наша Мэри. Она всегда была умницей.
— Она здесь, в Ливерпуле?
— Ну что ты! Уехала на юг поступать в университет и так и не вернулась.
— Кажется, хотела изучать Маркса?
— Точно. Знаешь, карьеру она сделала фантастическую. Возможно, скоро станет ректором.
— Рада за нее.
— Спасибо. Если у нее получится, мама вывесит на нашем доме флаг.
— А твоя мама все еще живет в Святой земле?
— Конечно. Хотел купить ей бунгало поближе к реке — не согласилась.
— Она живет в Израиле? — спрашивает Джозеф.
— Слушай, почему это американцы говорят «Из-ре-эль», когда произносится совсем не так? — говорю я.
— Не знаю. Никогда об этом не задумывался.
— Мама однажды была в Израиле несколько лет назад. Наша церковь организовала им экскурсию, они ездили целой группой. Привезла нам оттуда набор открыток, крест из оливы и фляжку с водой из моря Галилейского. Теперь нам приходится всякий раз, как она приходит в гости, выставлять эту фляжку на каминную полку. Гордится она ей невероятно. Говорит, купила воду у какого-то парня чуть ли не прямо в Гефсиманском саду. Кармен — это моя жена — держит фляжку в целлофане, чтобы не запылилась. Но, на мой взгляд, Святая земля — это несколько улиц вокруг Дингла. Они все носят библейские названия. Мы выросли на Исаак-стрит.
— Домики там безупречно чистенькие, и снаружи, и внутри.
— Да что там! Джозеф, видел бы ты, в каком месте жила Алике! Просто Букингемский дворец, растак его! Мы с отцом были там пару раз, заходили за Мэри, когда она шла к Алике после школы. Нас приглашали в гостиную, угощали шикарным шоколадным печеньем и разрешали мне посмотреть мультики по цветному телику. До сих пор помню!
— Я думала, ты хочешь стать парикмахером.
— Нет, парикмахером стал наш сын. А ты как? Все преподаешь?
— Нет. Ладно, Вине, скажи-ка лучше, что ты думаешь об этом отеле? Только, чур, говори откровенно!
— Откровенно? Алике, это будет нечто!
— Слышал, Джозеф?
— Мне можешь не объяснять.
— Не признаешь ложной скромности?
— Не признаю. По-моему, скромность — национальная английская болезнь. Как и стремление в любом споре выслушивать обе стороны.
— Слышала, Алике? Неужели ты ему спустишь?
У Винса аж глаза загорелись от предвкушения доброй схватки. Ну, сейчас он посмотрит, как его подружка Алике — та самая Алике — острый язычок, что за словом в карман не лезет, что еще в первом классе
умела отбривать здоровенных парней, — разделается с этим янки!
Но мне не хочется спорить. Я просто смотрю на Джозефа и глупо улыбаюсь. Остается только поднять лапки кверху, сдаюсь, покоренная его силой и уверенностью в себе!
— Видишь? Она со мной согласна.
Я достаю из сумочки сигарету, но Джозеф тут же выхватывает ее у меня.
— Ты что, свихнулась?
— Здесь нельзя курить?
— Ни в коем случае! Вокруг полно горючих материалов!
Я подмигиваю Винсу:
— Что ж, будем молиться, чтобы сюда не ударила молния.
— У нас и без молний проблем хватает.
— Я слышала.
— Так что, хочешь зайти внутрь и посмотреть?
— Конечно, хочу!
Мы входим, стуча сапогами по бетонному полу, и почти сразу попадаем во внутренний дворик без крыши. Перед нами раскинулся еще один ров, а за ним вздымаются к небесам новые стеклянные стены.
— Когда мы закончим, — говорит Джозеф, — здесь будет сплошное стекло и бетон.
— А что это за углубления в полу?
— Бассейны. Для воды. Когда я увидел Альберт-Док, то подумал, что непременно надо сделать к этому какую-то отсылку. В центре отеля у меня будет квадратный бассейн, в водах которого отражаются стеклянные стены, а он, в свою очередь, отражается в стенах. Вода внутри, вода снаружи, вода со всех сторон.
— Ага, рвы!
— Вот именно. Все в этом городе приходит из-за моря — значит, и отель должен быть окружен водой.
— Потрясающе!
По бетонной лестнице без перил он ведет меня на второй этаж.
— Прошлой ночью кто-то явился сюда с кувалдой и разнес следующий пролет. Вот, смотри.
В самом деле, выше лестница наполовину разрушена. Бетонные блоки лежат далеко внизу, в шахте,
