Сам Паулин, как и его друг, которому он писал, не полностью порвал с миром, поскольку стал епископом и заботился о своей пастве и немощных прихожанах. Но общественное мнение с наибольшим восхищением относилось к бескомпромиссным, пуританским личностям, отшельникам в уединенных скитах.
Исходя из собственного опыта, Иероним писал о трудностях и галлюцинациях в жизни отшельника.
…Мои немытые чресла были покрыты бесформенной власяницей; моя кожа из-за долгого пренебрежения ею стала грубой и черной, как У эфиопа. Слезы и вопли были ежедневно моим уделом. И когда сон преодолевал мое сопротивление, и глаза мои слипались, я опускался на голую землю. О еде и питье я уже не говорю …
И хотя в страхе перед адом я обрек себя на этот дом-тюрьму, где моими единственными компаньонами были скорпионы и дикие звери, я часто обнаруживал себя окруженным стайкой танцующих девушек. Мое лицо было бледно и неподвижно. Но хотя все члены мои были холодны, как лед, я весь сгорал от желания, и огни вожделения продолжали плясать передо мной, а плоть оставалась безжизненной.
Такими словами были описаны муки, которые вдохновили сотни европейских художников на изображение жизненного опыта Иеронима — шедевры, показавшие всему миру искушение, которое испытал этот аскетичный идеалист. Его страстный разрыв с окружающим миром казался странно несовместимым с его беспокойством о бедах, постигших Рим, и с его утверждениями о том, что патриотизм является нормальным инстинктом. Однако «мир в материальном смысле», как он заявил в 412 г., «принадлежит насилию». А потому он ушел от него. Такую линию поведения Гиббон счел крайне предосудительной, исходя из рациональных подходов западного мира в восемнадцатом веке.
Западный мир времен античности был вовлечен в движение Афанасия, епископа Александрии, игравшего доминирующую роль в теологических диспутах того времени. Во время второго из пяти периодов ссылки из своей епархии, около 341 г., он появился в Риме в сопровождении двух монахов, которых впервые увидели в западном мире; он смог рассказать римлянам о своем уважении и преданности тому образу жизни, который ведут монахи. Через четырнадцать лет, в другой период ссылки, он нашел убежище в египетских монастырях, а вскоре после этого появилось на греческом его Житие Антония. Причудливая смесь реалий и фантазий, она стала бестселлером, а когда ее перевели на латинский, произвела глубокое впечатление повсюду в Западной империи.
Тем не менее монашеский образ жизни был сам по себе слишком непривлекателен, чтобы распространиться в этих регионах. Первый регулярный западный монастырь появился в Ли-гуже вблизи Пиктави (ранее Лимон, ныне Пуатье) во Франции, и был основан около 360 г. бывшим крестьянином и солдатом св. Мартином, прибывшим из Саварии (Зомбатели) в Паннонии Прима (Венгрия). Позднее Мартин основал другую монашескую обитель Май Монастери (Мармотьер), куда он любил наезжать из своей епархии в Турони (ранее Цезародун, ныне Тур), как только появлялась возможность.
Мартин следовал Антонию в жизненных идеалах, которые были частично отшельническими, частично — общинными. Восемьдесят монахов у него в Мармотьере жили в пещерах и в шатрах, встречались друг с другом только во время служб и трапез и строго соблюдали пост. Работа была изнурительной, за исключением переписывания манускриптов — задания монахам, исполнение которого в конце концов превратилось в их величайшее достижение в глазах современного мира.
Сульпиций Север из Юго-Западной Галлии написал прекрасную биографию св. Мартина, где подробно описывает свершавшиеся им предполагаемые чудеса и смерть. Биография была нацелена на то, чтобы показать, что и на Западе могут рождаться святые, превосходящие любого египетского отшельника. Сульпиций, богатый сенатор, создавший разновидность монашеской жизни в своих собственных поместьях, писал для своих друзей и равных себе. Культ св. Мартина среди высшего класса придавал сверхъестественную святость господству известных епископов-землевладельцев.
Иерониму, счеты которого с жизнью отшельника были столь драматичными, оставалось завершить популяризацию таких идеалов. В 370—373 гг. он организовал свое первое общество отшельников в Аквилее, Северо-Восточная Италия, а позднее отправился в Палестину, где основал в Вифлееме около 389 г. монастырь. Он также много писал о жизни монахов и переводил правила, установленные в их восточных обителях. Тем временем и Августин в Северной Африке собрал вокруг себя группу священнослужителей для постоянной общинной жизни. Его трактат О трудах монахов настойчиво провозглашал, что монахи должны зарабатывать на жизнь упорным трудом, а не попрошайничаньем. Он также устанавливал обязательную связь между монашеством и учебой.
Затем, после 400 г., на земле Галлии все эти многочисленные упорные старания принесли серьезные плоды, когда Гонорат на одном из Леринских островов (св. Гонорат), напротив Канн, основал более величественный монастырь, а соседние острова были вскоре заселены монахами. Лерины послужили образцом для будущего, и почти сразу же после этого Джон Кассий, отшельник из малой Скифии (на черноморском побережье Румынии), основал мужской и женский монастыри в Массилии (Марсель) (примерно в 415 г.). Он также написал Обычаи и конфессии, где изложил представления монахов о средневековой Европе. Напутствия Кассия побудили многих сенаторов, от рождения набожных, либо сломленных вторжениями германцев, обратиться в монашество, а затем стать епископами.
Таким образом, прежний характер монашества и монахов, как изгоев, существенно изменился. Правда в Ирландии старая традиция Антония — полуотшельничества сохранилась, как превалирующая. Однако наиболее организованным было движение монахов в Галлии, которое затем в пятом веке широко распространилось на Западе. Взяв его в свои руки, аристократия превратила движение в весьма респектабельный общественный институт. Св. Бенедикту в следующем столетии осталось только выковать его особую монолитную постоянную форму. Но к этому времени западный римский мир уже пал.
В течение предыдущих, решающих лет постепенного коллапса Империи монашество было не стабилизирующим, а дезинтегрирующим элементом. Когда общество крайне нуждалось в людской силе и деньгах, которые оно обязано было собрать, чтобы устоять перед захватчиками, монахи ретировались сами и уводили за собой других. То, что они внесли свой вклад в раскол общества, приведший к падению Империи, было неоднократно оценено современниками. Некоторые, по общему согласию, воздавали монахам должное за то, что они старались облегчить участь местных жителей, зачастую выступая против гражданских властей. Но критиков было куда больше, и они были агрессивнее.
Сам Иероним, хотя и признанный пионер того движения, которое он считал верным направлением монашества, лучше всех различал неискренность многих его профессиональных участников. Его письма заполнены нападками на их тщеславие, разврат, обжорство и жадность. Я могу понять, говорил он, почему многие люди предпочтут жить с дикими зверьми, чем с христианами такого сорта. Но, хотя и устремляя свою критику на плохих монахов, он очень боялся, что многие люди возненавидят их всех без разбора, с презрением указывая пальцем на их черные одежды и бритые головы.
Нехристиане также обнаружили, что монахи подбрасывают очень много дров в костер их атак на христианскую религию. Палладий, сочинитель эпиграмм из Александрии, не мог понять, почему такие хорошо организованные агрессивные группы романтически называют себя «отшельниками», а Эвнапий описывал, как языческие святыни осквернялись этими «тиранами», которые живут, как свиньи, и называют это благочестием. Их также широко критиковали за лень и попрошайничанье, о чем, среди прочего, очень сожалел Августин.
Языческий историк Зосим отмечал, что то, что монахи называют «поделиться с бедными», означает низведение каждого на их собственный, предельно низкий уровень деградации. Но самым важным был его акцент на их бесполезности для государства, которому они отказывались хоть в чем-либо помочь.
Возможно, общее мнение было наилучшим образом подытожено Рутилием Намацианом, который прошелся по монастырю на острове Капрари (ныне Капри), когда его корабль плыл вдоль западного побережья Италии:
