борту такого-то судна… Да, случилось это не на миноносце, а на чертовом лайнере, названном в честь Мученика, спущенном со стапелей, некогда белоснежном, весьма популярном, сулящем силу через радость, бесклассовом, трижды проклятом, переполненном людьми, покрашенном в серый военный цвет, пораженном торпедами, на до сих пор тонущем корабле родился я головою вперед и в накрененном положении. И уж только потом, когда новорожденному обрезали пуповину и завернули его в казенный шерстяной плед, мать с младенцем, опираясь на доктора Рихтера и старшую медсестру родильного отделения, перешла на участвовавший в спасательной операции миноносец.
Но ей не хочется, чтобы роды состоялись на «Вильгельме Густлоффе». Поэтому она выдумывает двух матросов, которые якобы занимались в каюте механика обрезанием моей пуповины. В следующий раз она вновь рассказывает о докторе, хотя тот на это время еще не находился на борту миноносца. Сама мать, которая обычно помнит все до мельчайших подробностей, колеблется в своих свидетельских показаниях, упоминая, кроме «двух матросов» и «дяди врача, который сделал укол», еще и третье лицо, активно способствующее принятию родов, а именно капитана миноносца «Лёве» Пауля Прюфе: в этой версии он обрезал пуповину собственноручно.
Поскольку сам я не располагаю какими-либо данными, подтверждающими ту или иную версию — я бы назвал их, скорее, «фантазиями на тему» моего рождения, — мне приходится руководствоваться фактами, изложенными Хайнцем Шёном, согласно которым доктор Рихтер попал на борт миноносца только после полуночи. Лишь тогда он сумел помочь при родах другого ребенка. Во всяком случае, достоверно то, что судовой врач «Вильгельма Густлоффа» выписал мне задним числом официальное свидетельство о рождении, датированное 30 января 1945 года без указания точного времени. Своим именем я обязан капитан-лейтенанту Прюфе. Мать настояла, чтобы меня назвали Паулем, «непременно так же, как звали капитана с „Лёве“», а фамилию мне, разумеется, дали — Покрифке. Впоследствии и в школе, и в Союзе свободной немецкой молодежи, и среди знакомых журналистов за мною закрепилась кличка «Пепе», поэтому и свои статьи я подписываю инициалами «П.П»..
Кстати, мальчика, который родился на миноносце двумя часами позже меня, то есть уже 31 января, назвали по желанию его матери Лео — в честь корабля-спасителя.
Обо всем этом, о моем рождении, о тех людях, которые ему способствовали на том или ином судне, в Интернете не спорили; на сайте моего сына Пауль Покрифке вообще не упоминался, даже в виде инициалов. Насчет меня царило абсолютное молчание. Мой сын проигнорировал меня. В Сети меня не существовало. Зато вокруг еще одного судна, прибывшего в сопровождении миноносца Т-36 на место катастрофы в ту минуту, когда «Густлофф» затонул или чуть позже, вокруг тяжелого крейсера «Адмирал Хиппер», между Конрадом и его оппонентом, называвшем себя Давидом, разгорелись ожесточенные препирательства, которые получили отголоски глобального характера.
Фактические обстоятельства, действительно, таковы, что «Адмирал Хиппер», тоже переполненный беженцами и ранеными, на краткое время застопорил двигатели, но затем продолжил движение курсом на Киль. Претендуя на компетентность в военно-морских делах, Конрад заявлял, что последовавшее с миноносца предупреждение о возможной атаке вражеской подлодки являлось вполне достаточным основанием для тяжелого крейсера, чтобы уйти с места катастрофы, однако Давид возражал: «Адмирал Хиппер» мог хотя бы спустить некоторые из своих мотоботов и оставить их для участия в спасательной операции. Кроме того, совершив маневр возврата на прежний курс, эта махина водоизмещением в десяток тысяч тонн затем полным ходом пересекла район катастрофы, отчего, дескать, десятки людей, плававших в воде, попали под водовороты кильватерной струи, а в ряде случаев их разрубило корабельными винтами.
На это мой сын заверил, что точно знает: радары судна сопровождения не только установили присутствие в районе вражеской подлодки, сам Т-36 непосредственно подвергся атаке, но сумел увернуться от двух торпед. Давид же выступил с контраргументами, излагая их с такой убежденностью, будто самолично находился тогда под водой: мол, добившись успеха, советская подлодка убрала перископ и затаилась, а потому не могла выпустить ни одной торпеды, зато глубинные бомбы, сбрасываемые миноносцем Т-36, действительно детонировали, разрывая в куски тех, кто держался в воде на плаву благодаря спасательным жилетам и молил о помощи. То есть уже после трагедии в качестве ее эпилога состоялось новое массовое убийство.
Далее Сеть явила безграничные возможности современной коммуникации. К спору примешались другие, как местные, так и заграничные голоса. Пришла весточка даже с Аляски. Настолько актуальной оказалась тема гибели давно забытого корабля. Сигналом «„Густлофф“ тонет!», приобретшим вполне современное звучание, сайт моего сына открыл для всего мира дискуссию, которой, даже по признанию Давида, «давно пора было состояться». Вот именно! Отныне каждый должен знать, что произошло 30 января 1945 года в районе Штольпебанк, и иметь возможность судить об этом; редактор сайта отсканировал карту Балтийского моря и весьма наглядно сумел указать маршруты всех кораблей, побывавших на месте трагедии.
К сожалению, оппонент Конрада не смог удержаться в конце глобально расширившейся перепалки от напоминаний о еще одном значении злополучной даты, а также о человеке, именем которого был назван корабль, охарактеризовав убийство партийного функционера Вильгельма Густлоффа студентом-медиком Давидом Франкфуртером «как факт, с одной стороны, прискорбный для его вдовы, но, с другой стороны, перед лицом страданий еврейского народа как необходимый и провидческий поступок»; более того, он увидел в победе маленькой подлодки над громадным лайнером продолжение «извечной битвы Давида с Голиафом». Далее в его сетевом выступлении патетика усилилась, в ход пошли даже выражения «родовое бремя исторического наследия» и «необходимость искупления». Он воздал хвалы снайперскому искусству командира подлодки С-13, назвав его достойным продолжателем дела меткого студента-медика: «Мужество Александра Маринеско и героизм Давида Франкфуртера никогда не будут забыты!»
Чат тут же захлестнули злобные тирады. «Еврейское отродье» и «лжецы, плетущие небылицы об Аушвице», были далеко не самой крепкой бранью. Если актуальной сделалась тема гибели лайнера, то не менее злободневным стал для Сети и клич «Бей жидов!». Потоки ненависти, водовороты злобы. Боже мой! Сколько же этого накопилось, сколько ищет выхода наружу, стремится стать реальным действием.
Впрочем, мой сын проявлял сдержанность. Его вопрос был сформулирован довольно вежливо: «А сам ты, Давид, не еврейских ли, случаем, кровей?» На что получил неоднозначный ответ: «Дорогой Вильгельм, если тебе угодно и если тебе станет от этого легче, можешь при первой же удобной возможности отправить меня в газовую камеру».
7
Черт его знает, кто обрюхатил мать. То она утверждает, будто дело было в Лангфуре на Эльзенштрассе, где они устроились с кузеном в сарае для пиломатериалов, то речь заходит о рядовом вспомогательной службы ВВС с зенитной батареи под Кайзерхафеном — «с видом на гору костей», то она снова вспоминает фельдфебеля, который якобы скрипел зубами при акте зачатия. Неважно, кто ее трахал, для меня любой из вариантов означал лишь одно: я родился и вырос без отца, чтобы со временем самому стать отцом.
Во всяком случае Ровесник матери, имевший с Туллой якобы лишь некоторое знакомство, готов мне объяснить вкратце превратности моей судьбы. По его мнению, мой крах в отношениях с сыном хотя и вполне очевиден, однако, если мне угодно, моя родовая травма может служить смягчающим обстоятельством при признании моей отцовской несостоятельности. Тем не менее, дескать, при всем интересе к разным предположениям приватного характера не следует отвлекаться и от фактической стороны излагаемых событий.
Большое спасибо! Увольте меня от подобных объяснений. Мне всегда были противны окончательные суждения. Знаю лишь одно: моя скромная персона существует на свете случайно, ведь в каюте капитана Прюфе, где раздался мой первый крик, смешиваясь с тем воплем, который кажется матери нескончаемым, на соседней койке лежали под одеялом три замерзших насмерть младенца. Потом к ним добавились другие
