— Ладно, пусть он нам только попадется, — дурачась, пригрозил Захлебыш. — Мы ему с Костылем ноги выдернем и спички вставим. Верно ведь, Вовка?
— Типун тебе на язык, — чертыхнулся Вовка. — Дрова рубить надо, а он зубы точит. Давайте, ребя, остановимся, чего дальше ехать. Тут сухостоины сами под топор лезут, — и сплюнул.
— Остановимся так остановимся, — согласился Генка.
И мы стали в две пилы раскряжевывать смолистые, поваленные бурей сосны.
Когда телега была нагружена, Генка сказал:
— Двоим надо ехать, а троим тут остаться. Пока шель да шевель, можно еще воз напилить. Поздно вернемся, да, поди, дед ругаться не будет.
— У меня, ребята, живот болит, — пожаловался вдруг Захлебыш. — Я, пожалуй, поеду. Молока прокисшего выпил.
— Когда я в деревне мосол проглотил, мне не поверил, на работу погнал, — обидчиво протянул Мишка. — Теперь тоже тут оставайся.
— Будет тебе считаться, пусть едет, — заступился за него Генка. — Зато в следующий раз поверит.
— Я тоже поеду, — взял повод Вовка. — Может, и правда у него живот, вдруг станет плохо. Или телега перевернется, так я ее живо поставлю на ноги.
— Ладно, ладно, езжайте, только возвращайтесь быстрей, а то солнце постель стелет. А встретите дезертира — кладите его на телегу. Высушим и печку истопим, — хлопнул по Мишкиному плечу Генка.
Мы давно наготовили дров, слазили на соседнюю сопку, погрелись около костра, а Вовки все не было.
— Может они не в Клюку, а в Аргентину поехали? — меланхолически спросил Мишка. — За это время можно было обратно на животе приползти.
Стемнело, на небе высыпали зябкие звезды, деревья отступили во тьму.
Когда кто-нибудь шевелился, шевелились и тени. А когда костер угасал — укорачивались и исчезали.
— Пожалуй, надо идти, не случилось ли там чего, — не на шутку встревожился Генка. — Давайте, разбросаем костер.
— Эге-ге-ей! — вдруг чуть слышно донеслось откуда-то справа. — Где-е вы?
— Кто это? — насторожился Мишка. — Какой-то чужой голос.
Он подбросил сучьев в костер и на всякий случай негромко откликнулся:
— Эгей-гей-гей, мы зде-е-есь!
— Это же Славка, — чуть не в один голос вскрикнули мы с Генкой. — Как он тут очутился?
Минут через десять на кузнецовской лошади подъехал Славка, растерянно потирая переносицу.
— Я вас ищу, ищу, чуть в деревню не завернул. Очки уронил, а они под колеса и — дринь. Хоть на ощупь езжай.
— А куда наши стахановцы подевались, может, дезертира ищут? — покосился я на Артамонова.
— Какое там: Котька за живот держится, а Вовка в школе дрова пилит. Поспорили с Кунюшей, кто больше сделает. Вкалывает, только щепки летят.
— Вот это номер. А чего же ты утром не пришел? — упрекнул я Славку. — Мы так и рассчитывали, что ты с нами поедешь.
— Я только в обед приехал, на товарняке. Утром проспал на пригородный, пришлось на подъеме прыгать. Хорошо, что поезд был тяжелый. Да, — заулыбался вдруг Славка. — Вот умора с ними была. Решили они спрямить путь и сунулись по старой дороге. Едут, едут, вдруг Котька говорит: на какое-то кладбище приехали, человеческие кости белеют. Вовка смотрит — верно, за кустами белеют руки и ноги. Стали препираться, кому первому идти в разведку. Вовка Котьку посылает: «Ты первым увидел, ты и иди», а тот на живот ссылается. Наконец пошли вместе. Смотрят — а там и правда лежат осколки от рук и ног, только не костяных, а гипсовых. Оказывается, из костно-туберкулезного санатория снятый с больных гипс на свалку вывезли.
Мы посмеялись, но каждый подумал, что и он бы сдрейфил, наткнись в сумерках на такое.
Дров оказалось больше, чем в первый раз.
— Может, малость оставим, тяжело будет,— сказал я.— В другой раз увезем.
— Доедем, чего там, — сбрасывая с плеча сутунок, возразил Генка. — Тут все с горы да под гору, только успевай тормозить.
Не проехали мы и километра, как воз затрещал, телега накренилась и поползла осью по корневищам.
— Чтоб тебе! — замахнулся Мишка на лошадь, будто она была виновата. — Пурхайся теперь до полночи!
Мы отыскали колесо, но чеки так и не нашли.
— Хорошо хоть, что не ось сломалась, — глубокомысленно заметил Славка. — Но воз надо разгружать.
На разгрузку и погрузку ушел чуть ли не час. Колесо поставили, но без чеки ехать было нельзя.
— Думай, Славка, ведь ты же конструктор, — сказал Генка. — А то так до морковкиной заговени будем сидеть.
— Надо сучок воткнуть, — предложил Мишка. — Сосновый или лиственный.
— На повороте все равно сломается, — поправляя несуществующие очки, убежденно отрезал Славка. — Надо железо. На худой конец выдержанную березку.
— Ну и выдерживай. Подождем год или два, — съязвил Мишка.
— Год, два, три, четыре, пять,— передразнил его Славка. — Давай пилу, отрубим от нее ручку. Соображать надо!
***
К школе мы подъехали уже за полночь. Все привезенные Вовкой дрова были распилены и аккуратно сложены в поленницу. Даже кора и опилки были сметены в кучу.
— Здорово работнули, ничего не скажешь, — признал Генка. — Интересно, кто кого переплюнул: Костыль Кунюшу или Кунюша Костыля?
— Давайте, не будем сегодня сгружать, а то на телеге придется тащиться через переезд, — предложил я, — распряжем лошадь и я переведу ее через линию.
— Мысль, — поддержал Генка. — Только напоить ее надо сперва. И вообще мы пойдем вместе, а то дед чехвостить тебя начнет. Артамонов переночует у нас.
Генка взял вожжи, Мишка веревку, Славка пилу и топор. Мимо станционного здания мы двинулись к водокачке.
— Не торопитесь, ведь я без очков ничего не вижу, — взмолился Славка.
— Давай инструменты, а сам держись за шлею, — услужливо предложил Мишка. — Кабы знатье, я бы путейский фонарь прихватил.
На водокачке натужно пыхтел локомобиль, тяжело ворочая железными локтями. Чавкая, ходил сверху вниз шток водяного насоса. Мы попросили у Голощапова ведро, напоили лошадь, добавив в холодную воду кипятка из котла.
— Поздно, поздно,— покачал головой Степан Васильевич, вытирая паклей мазутные руки. — Вы бы поосторожнее, говорят, в округе дезертир объявился.
Мишка встрепенулся, Генка ничего не сказал.
Мы перевели лошадь через линию и спустились с насыпи напротив заброшенной избы.
— Вот где он должен прятаться, дезертир, — зловещим голосом сказал я, чтобы подзавести Мишку. — Может, посмотрим, а?
— Тише ты, — насторожился вдруг Генка. — Слышали?
Все вытянули шеи, но вокруг стояла зыбкая тишина.
