Глава 2
Джек Смит, бывший солдат 3-й армии США, а ныне военнопленный, не смог уснуть — не давала боль. Рана на плече начала гноиться, вокруг нее образовалась красная опухоль с синеватым оттенком, а это ничего хорошего не предвещало. Он даже не мог вспомнить, откуда вдруг появилась эта рана — то ли напоролся в лесу на деревянный шип и сгоряча не заметил этого, то ли укусила какая-нибудь тварь, которых в джунглях не счесть. Рана ныла и горела, и ее больные пульсирующие толчки отдавались во всем теле. Врача в лагере не держали, а санитар из военнопленных мог помочь только советом терпеть да надеяться на собственный организм — лекарств у него не было.
Джек повернулся на своей подстилке из пожухлых банановых листьев и спугнул толстую черную крысу. Она отбежала в сторону и остановилась, повернувшись к нему. Ее морда вытянулась, и острый нос зашевелился — она жадно принюхивалась к запаху гниения. Эти крысы обнаглели и совсем перестали бояться человека. Джек пошарил вокруг себя, чем бы бросить в нее, но ничего не нашел и ударил пяткой по подстилке.
— Пшла, сволочь!..
Крыса лениво повернулась и скрылась под листьями. На них давно уже никто не обращал внимания, как никто не обратил внимания и на ругань Джека. Это было привычно, это никого не затронуло, потому что и крысы, и древесные лягушки, и змеи, и пиявки, и сколопендры входили в эту жизнь так же естественно, как в жизнь нормального человека входит кошка или комнатная собачка. И ругательства были привычными и не вызывали никакой реакции — обходились тремя-четырьмя глаголами, которые от частого употребления стерлись, потускнели и потеряли всякий смысл. Жизнь здесь давно остановилась, как останавливается она на старом отрывном календаре, заброшенном за ненадобностью в пыльный чулан.
Когда Джека и других таких же парней, как он, кинули сюда через два океана и десяток стран защищать жизненные интересы Америки, у него в Штатах оставались мать и невеста. Он теперь уже смутно помнил и ту и другую и не знал, живы ли они. Конечно, живы — все-таки они были дома. А вот его они наверняка давно похоронили. Мать уже выплакала все слезы, а невеста, если повезло, вышла замуж и растит детей. Не его детей. А ему вот не повезло. И войну проиграл, а стало быть, и славой не овеян, и денег не заработал, которые должны были обеспечить его семейное счастье. Джек даже не помнил, а была ли у него самого жизнь, или все, что было прежде, ему привиделось во сне? Ведь бывают фантастические сны, в которых происходит то, что на самом деле и вообразить невозможно.
Но в последнее время он не задумывался над этим. Он вообще ни над чем не задумывался, потому что разучился думать. Здесь это было липшее и могло причинить только боль, которой хватало и без этого. На его долю оставалось лишь одно — гнить заживо и неизвестно сколько ждать своего конца. Если этот конец не приблизит пуля охранника, которому надоест нюхать гниющий у него под носом кусок живого мяса.
От неподвижности плечо успокоилось, боль вошла внутрь и затаилась. Джек знал, что она собирается с новой силой, чтобы, вырвавшись потом наружу, как огненная лава из вулкана, обрушиться на него, довести до нечеловеческого крика и помутить рассудок. И когда за его спиной раздался резкий скрип, он не сразу понял, что это могло быть — слуховая галлюцинация или его собственный зубной скрежет. Он притих, увидев, что десятки пар глаз его товарищей смотрят на него расширенными зрачками. Может быть, у него началась агония, и теперь его товарищи по несчастью считают последние минуты его жизни? Но его друзья смотрели не на него, а куда-то через его голову, туда, откуда раздался этот странный скрип. Джек заставил себя повернуться и встретился глазами с незнакомым ему человеком. Он раздвигал мощными руками бамбуковые прутья клетки, и в глазах его было столько боли и страдания, что Джек забыл о собственной боли.
— Я Рэмбо, — сказал человек сдавленным голосом. — И я пришел освободить вас.
Никто даже не пошевелился, не издал ни одного звука — эти люди настолько отупели, настолько потеряли человеческий облик, что простые слова, сказанные на их родном языке, с трудом доходили до помутневшего сознания. И когда Рэмбо понял это, он вынул нож и стал крушить, резать и рвать бамбуковые прутья с таким ожесточением, с такой яростью, что пробудил, наконец, в этих несчастных какие-то чувства. Когда он вошел в клетку, его окружили полуголые, обросшие, изможденные существа в лохматом тряпье, которых только при большом воображении можно было принять за людей. Они ощупывали Рэмбо, трогали его лицо, волосы, лук с колчаном. И когда до их сознания окончательно дошло, что этот человек пришел, чтобы освободить их, они боязливо разбежались по своим местам и сжались в испуге.
— Как ты попал сюда?
— Уходи! Они убьют тебя!
— Зачем ты пришел?
— Он хочет навлечь на нас гнев начальника!
Рэмбо сжал зубы и опустил глаза. На него снизу вверх смотрел с мольбой Джек Смит. Рэмбо нагнулся и поставил его на ноги.
— Ты можешь идти?
— У меня болит плечо, — сказал Джек.
— Пойдешь со мной, — Рэмбо повернулся к остальным, и они притихли. — Эй, вы! Я сказал, что освобожу вас, и я это сделаю! Я это сделаю, это говорю вам я — Рэмбо!
Он схватил Джека за руку и потащил за собой в пролом.
Глава 3
Это они хитро придумали — устроить лагерь для военнопленных неподалеку от расформированного еще в самом конце войны. Тот лагерь, из которого когда-то бежал Рэмбо, был одним из крупнейших в стране, и о нем знали все. И всем его показывали — журналистам, государственным деятелям, представителям общественных организаций. Его можно было сфотографировать с воздуха. Он был пуст и свидетельствовал о выполнении договорных обязательств одной из бывших воюющих сторон.
Недалеко от него и создали небольшой лагерь, в котором содержались теперь те военнопленные, которые считались без вести пропавшими. И никому в голову не приходило, что совсем рядом с пустым полем могла таиться клетка с людьми.
Еще до войны здесь была деревня. Потом, когда прогремели первые боевые выстрелы, здесь расположился штаб партизанского движения. Скрытый в непролазных зарослях джунглей, он никогда бы не привлек внимания американцев, если бы не предательство. И тогда на этот несчастный клочок земли обрушили сотни тонн фугасных бомб. На месте деревни образовалась гигантская воронка, которая буйно поросла потом травой и кустарником. Вот эту воронку и использовали для лагеря, соорудив в ней из бамбука огромную клетку для людей. Со временем она заросла травой, покрылась мхом, и ее нельзя было обнаружить ни с суши, ни с воздуха. На каждой из ее четырех сторон был пост и сторожевая вышка. Пост, который уничтожил Рэмбо, охранял ту сторону лагеря, которая была обращена к реке. Поэтому путь к Сонг- Бо был свободен. Но оставался еще часовой на сторожевой вышке.
Рэмбо выбрался из ямы и, желая помочь Джеку, схватил его за больное предплечье. Джек вскрикнул, и перед его глазами поплыли красные круги. Часовой на вышке услышал голос и перегнулся через ограждение, всматриваясь в темноту.
— Эй, дуньти! Нгуйен, ты? Почему не идет смена? — в голосе часового Рэмбо уловил беспокойство.
Конечно, его давно должны были сменить, и он вправе нервничать. Рэмбо снял с плеча лук и потянулся к колчану за стрелой.
— Подожди, дуньти! — крикнул он часовому, стараясь подражать беспечным интонациям Нгуйена.
