Ладно-ладно... Друг. Как будто сам не знаешь.
— Ну, ежели друг, выкладывай, чего ты с ней не поделил.
— О чем это ты? Мне нет до нее никакого дела. Я свою работу выполнил и хочу сейчас уйти.
— И видеть ее ты больше не хочешь?
— Нет, не хочу.
— И не испытываешь к ней никаких чувств?
— Никаких. Я к ней совершенно равнодушен!
Последние слова Роланд почти прокричал.
— Понятно. Вопросов больше нет. Можешь идти.
— Спасибо.
Роланд поднялся и направился к выходу. Уже открыв дверь, он обернулся.
— Эй, Тирри. А ты чего разлегся?
— Я остаюсь, — отозвался зверек.
— Ничего себе! — растерялся Роланд. — Ты что же, хочешь оставить меня?
— Совершенно верно. Видеть тебя не хочу. Ты мне не друг, ты меня больше не интересуешь. Я к тебе совершенно равнодушен!
Роланд какое-то время молчал, осмысливая услышанное. Наконец с размаху швырнул мешок в стену над Тирри и вернулся в комнату. Мешок падал прямо на Тирри, но тот успел увернуться в самый последний миг.
Роланд сгреб зверька за шкирку и поднес к лицу.
— Вот скажи мне, чудо ты мохнатое, какого черта ты лезешь в наши человеческие отношения! Ну что ты в них понимаешь, а, комок ты шерсти?
— Во-первых, не надо привлекать ко мне внимания, — прошипел рассерженно Тирри.
Роланд бросил его на постель и отвернулся.
— Пожалуйста! Но я надеюсь ты ответишь на мой вопрос?
— Во-вторых, ты хоть и человек, однако в человеческих отношениях, похоже, понимаешь меньше моего.
— Да неужели?
— Совершенно точно. Посмотри на себя внимательно. У тебя же глаза фанатика! Да ты и сам рассказывал, что все детство провел в Сумеречном лесу, в учебном лагере, готовясь стать воином. Потом носился по лесу, изничтожая нашего брата. А затем кинулся как бешеный пес по Армании, разыскивая своего братца. Когда же тебе была нужна самка, в смысле, женщина, ты топал в бордель. И после этого утверждаешь, что что-то понимаешь в человеческих отношениях?
— Это мое дело, — вздохнул Роланд. — Я человек и должен сам разбираться со своими делами.
— А я твой друг, бестолочь. И не собираюсь спокойно смотреть на твои причуды! Только-только в твоих глазах стали появляться какие-то чувства, какая-то осмысленность, как ты тут же задергался как рыб на сковородке.
— Ты это на что намекаешь? — насупился карнелиец.
— На то, что тебе пора повзрослеть и понять, что в жизни есть не только война, месть, Измененные и прочая ерунда...
— Что ты хочешь этим сказать? — повысил голос Роланд.
— Ты и сам прекрасно знаешь. Но если боишься признаться сам себе, пожалуйста, я могу и просветить, что мне, для друга-то — теплого слова жалко? Так вот, Роланд, даже мне, простому Измененному, ничего не смыслящему в человеческой жизни, очевидно — ты втрескался в эту Селену по самые уши, да никак, видно, не осмелишься в этом признаться.
— Чушь!
Роланд подхватил мешок и вновь шагнул к выходу.
— Ты спятил, Тирри, вот что я скажу тебе. Ты просто спятил!
— Вот то-то и оно. Тебе проще измочалить сотню-другую Измененных, или друга оскорбить, нежели признать очевидную вещь.
— Ты бредишь! Ну что ж, если хочешь — оставайся. А я ухожу.
— Без меня?
— Без тебя!
— А думать кто теперь будет вместо меня?
Роланд с размаху хлопнул дверью. Уши Тирри трепыхнулись, он долго и старательно ловил малейший звук из коридора и, в конце концов, на его мордочке проступила улыбка. Дверь отворилась, и на пороге показался Роланд. Спихнув Тирри, он рухнул на кровать.
— Одумался, дубина? — тихонько спросил зверек.
— Ничего подобного. Просто архиепископ нанял меня сопровождать нашу драгоценную Селену в
