дочерью богини вод Мелюзины. Вершительницей судеб, женщиной, в чьих жилах течет не просто кровь, но вода, заряженная могуществом непростых предков. И уж побежденной я себя точно не считала. Разве мог победить меня какой-то мальчишка, даже если на голове у него красуется только что завоеванная корона? Да ни один мужчина не в силах уйти от меня в полной уверенности, что никогда не вернется!
В общем, сразу домой я не пошла, а спустилась по знакомой тропинке через мостик на тот берег реки, к старому ясеню, ствол которого моя мать обвязала магической нитью. Я вытянула еще часть нити, крепко завязала ее петлей и лишь после этого неспешно двинулась к дому, размышляя о событиях минувшего дня при свете тонкого месяца.
А потом я ждала. И каждый вечер из тех двадцати двух вечеров ходила к реке и тянула за волшебную нить, точно терпеливая рыбачка. И наконец почувствовала, что нить натянулась до предела, как леса, зацепившаяся за корягу. Понимая, что она легко может и оборваться, я стала очень осторожно, потихоньку вытягивать ее, как рыболов — пойманную рыбу, и вдруг натяжение ослабло. Послышался легкий всплеск, как если бы что-то маленькое, но тяжелое сорвалось «с крючка», ушло на глубину и там, повернувшись против течения, залегло на дне среди камней.
Что мне было делать? Мать ждала меня на берегу нашего рыбного пруда, любуясь собственным отражением в неподвижной воде, которое в сером сумеречном свете напоминало длинную серебристую рыбину, покрытую сверкающей чешуей, или обнаженную купальщицу. По небу плыли фантастические облака — словно белые перья на бледном шелку. Вставала луна, теперь уже убывающая. Воды в пруду было много, волны нежно лизали маленький причал. Когда я остановилась рядом с матерью и тоже посмотрела на собственное отражение, у меня возникло ощущение, будто мы обе поднимаемся из этих вод, словно духи озера.
— Ты каждый вечер тянешь за нить? — спросила мать.
— Да.
— Хорошо. Это очень хорошо. Он уже прислал тебе на память какой-нибудь подарок? Или хоть слово привета?
— Я ничего не жду. Он сказал, что мы больше никогда не увидимся.
— Ну что ж… — вздохнула мать.
И мы медленно пошли к дому.
— Вроде как Эдуард собирает войска в Нортгемптоне, — сообщила мать. — А король Генрих находится в Нортумберленде и намерен вскоре двинуться на юг, прямиком на Лондон. К нему должна присоединиться королева, она высадится со своей французской армией в Халле. Если победу одержит Генрих, будет совершенно неважно, что именно сейчас делает или думает Эдуард, поскольку к тому времени он наверняка будет убит и на трон вернется наш законный правитель.
Моя рука невольно схватилась за рукав матери, словно мне хотелось воспрепятствовать такому исходу, и мать мгновенно, точно нападающая змея, стиснула мои пальцы и спросила:
— В чем дело? Неужели ты даже слышать не можешь о том, что он рискует проиграть в битве?
— Не говори так! Не говори!
— Не говорить чего?
— Да, это правда! Мне невыносима сама мысль о том, что Эдуард может потерпеть поражение, что он может погибнуть! Он просил меня разделить с ним ложе — как солдат, которому предстоит встреча со смертью.
Меня резанул смех матери.
— Ну конечно просил! Кто из мужчин, отправляющихся на войну, способен противиться подобному соблазну? Каждому хочется использовать столь заманчивую возможность!
— Вот как? А я ему отказала. И буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, если он не вернется. Я и сейчас уже об этом жалею.
— О чем же тут жалеть? — Матери явно нравилось меня дразнить. — Ты ведь в любом случае получишь свои земли обратно. Либо по приказу короля Эдуарда, либо, если он погибнет, по приказу короля Генриха, который, вернув себе трон, вернет тебе и твои владения. Ведь он наш законный правитель из славной династии Ланкастеров. По-моему, нам стоит пожелать ему победы, а этому узурпатору Эдуарду — смерти.
— Не говори так! — повторила я. — Не желай Эдуарду зла!
— А ты не обращай внимания на мои речи, — вдруг довольно резко произнесла мать, — лучше остановись и поразмысли хорошенько! Ты ведь и сама принадлежишь к дому Ланкастеров. Тебе не следует просто так влюбляться в одного из наследников дома Йорков; это возможно только в том случае, если он действительно одержит победу и станет королем. Вот тогда в этой любви и для тебя появится определенная выгода. Сейчас наступили трудные времена, и нам, увы, в эти времена жить. Смерть стала нашей вечной спутницей, почти что родственницей, и не думай, что тебе удастся удержать ее на расстоянии вытянутой руки. Ты вскоре поймешь, что смерть сама ищет твоего общества. Она уже отняла у тебя мужа и — слушай меня внимательно! — вскоре отнимет у тебя и отца, и братьев, и сыновей.
— Тише, тише, мама! — воскликнула я. — Ты вещаешь, словно Мелюзина, предупреждающая свой дом о гибели всех его обитателей.
— Я действительно предупреждаю тебя, — с мрачным видом подтвердила мать. — Ты сама виновата, что мне приходится превращаться в Мелюзину, но я не могу спокойно видеть, как ты, улыбаясь, гуляешь и флиртуешь с узурпатором, словно жизнь по-прежнему легка и прекрасна. Ты родилась, увы, не в самое спокойное время. И всю свою жизнь проживешь в раздираемой междоусобицами стране. И путь тебе придется прокладывать сквозь кровь и бесчисленные утраты.
— Значит, впереди у меня нет ничего хорошего? — Я чуть не скрипнула зубами с досады. — Неужели ты, любящая мать, не можешь найти для своей родной дочери ни одного доброго слова о будущем? Право, мама, не стоит так уж ругать и поносить меня, я и без того уже готова расплакаться.
Она остановилась, и жестокая маска прорицательницы исчезла с ее лица, сменившись доброй, теплой материнской улыбкой, которую я так любила.
— Мне кажется, Эдуарда ты вскоре получишь, раз уж тебе так этого хочется, — предположила мать.
— Очень хочется! Больше жизни!
Она добродушно засмеялась, по-прежнему ласково на меня глядя.
— Ах, детка, не будь так уверена! В мире нет ничего дороже и важнее жизни. У тебя впереди еще много лет, и тебе предстоит получить немало уроков, если ты сама этого не понимаешь.
Я лишь молча пожала плечами, взяла мать под руку, и мы снова зашагали к дому.
— Когда сражение закончится — кто бы в нем ни победил, — мы отошлем твоих сестер ко двору, — рассуждала мать; она всегда все планировала заранее. — Они могут остановиться у Бушеров или у Бонов. Им следовало уехать еще несколько месяцев назад, но мне и подумать было страшно, что девочки окажутся так далеко от дома, когда вся страна поставлена на дыбы, когда никто не знает, что может случиться завтра, когда неизвестно, получишь ли ты от своих детей весточку. Но надеюсь, что после этого сражения жизнь наладится, даже если править будет Йорк, а не Ланкастер, и девочки смогут наконец отправиться к нашим родственникам и приобрести при дворе необходимые знания и умения.
— Да, я думаю, ты права.
— И твой Томас, кстати, тоже вскоре достаточно подрастет и сможет покинуть родное гнездо и пожить у родственников в столице, чтобы получить хорошее воспитание и…
— Нет! — ответила я с таким неожиданным напором, что мать удивленно на меня взглянула.
— В чем дело?
— Своих сыновей я оставлю при себе, — отчеканила я. — Моих мальчиков никто у меня не отнимет.
— Но ведь должны же они иметь соответствующие манеры и образование; а для этого им необходимо пройти службу при дворе знатного лорда. Ничего, твой отец подыщет подходящего человека, да и крестные отцы мальчиков…
— Нет, — прервала ее. — Нет, мама. Я не стану даже рассматривать подобную возможность. Мои сыновья никуда не поедут!
