день и осталась на два. Анна настолько скучала в Гевере, так злилась на бабушку, так хотела оттуда уехать, что даже затемненная комната и сестра, убивающая время за шитьем маленьких распашонок для королевского бастарда, оказались немалым развлечением.
— Была на ферме при усадьбе? — спросила я сестру.
— Нет, только мимо проезжала.
— Мне просто интересно, какой у них урожай клубники.
Она пожала плечами.
— А ферма Петерсов? Не пошла туда на стрижку овец?
— Нет.
— А сколько мы собрали урожая в этом году?
— Не знаю.
— Анна, чем же ты тогда там занимаешься?
— Читаю. Музицирую. Сочиняю песни. Езжу верхом каждый день. Работаю в саду. Чем еще можно заниматься в деревне?
— Я посещала разные фермы.
Сестра только вскинула брови:
— Они все одинаковые. Трава растет — вот и все.
— А что ты читаешь?
— Богословие, — бросила она. — Слышала о Мартине Лютере?
— Конечно слышала. — Я просто остолбенела. — Слышала достаточно, чтобы знать — он еретик и книги его запрещены.
Анна улыбнулась, будто знала какой-то особый секрет:
— Кто сказал, что он еретик? Все зависит от точки зрения. Я прочла все его книги и многих других, кто думает, как он.
— Ты уж лучше об этом молчи. Мать с отцом узнают — ты читаешь запрещенные книги, тебя снова ушлют во Францию или еще куда подальше, с глаз долой.
— На меня никто не обращает внимания, — отмахнулась сестра. — Твоя слава меня совершенно затмила. Существует только один способ привлечь к себе внимание семьи — забраться в постель к королю. Чтобы семья тебя любила, надо стать шлюхой.
Я сложила руки на необъятном животе и улыбнулась, ее ядовитые слова меня совершенно не трогали.
— Вовсе не обязательно меня щипать из-за того, что моя звезда меня туда привела. Тебе никто не приказывал заводить шашни с Генрихом Перси и навлекать на себя позор.
На мгновенье с прекрасного лица упала маска, и я увидела тоскующие глаза.
— Ты о нем что-нибудь слышала?
Я покачала головой:
— Даже если бы он и написал, мне этого письма не увидать. Думаю, все еще сражается с шотландцами.
Она крепко сжала губы, пытаясь сдержать стон.
— Боже, а вдруг его ранят или убьют?
Я почувствовала, как младенец шевельнулся, положила теплые ладони на растянувшуюся кожу живота.
— Анна, что тебе до него?
Ресницы опустились и скрыли горящие глаза. Сестра ответила:
— Конечно, мне до него и дела нет.
— Он теперь женатый человек. А ты, если хочешь вернуться ко двору, должна о нем крепко-накрепко позабыть.
Анна указала на мой живот и откровенно сказала:
— В этом-то и беда. Вся семья только и занята возможностью рождения королевского сынка. Я написала отцу десяток писем, а в ответ получила только одну записку от его секретаря. Он про меня совершенно забыл. Ему до меня и дела нет. Все, что его волнует, — ты да твой толстый живот.
— Скоро мы все узнаем. — Я старалась казаться спокойной, но на самом деле меня пронзал страх. Если родится девочка, сильная и здоровенькая, Генрих должен быть счастлив — он докажет всему миру, что может произвести потомство. Но ведь король — не обычный человек. Он хочет показать всему миру произведенного им здоровенького мальчишку. Он хочет показать всему миру своего сынка.
Родилась девочка. Столько месяцев надежд и ожиданий, особые службы в церкви — в Гевере и в Рочфорде, ничего не помогло — родилась девочка.
Я не спускала ее с рук. Ко мне приставили кормилицу, но я схитрила и сказала, ужасно болит грудь, просто необходимо кормить самой, и малышку у меня не забрали. Я в нее просто влюбилась. Я настолько ее полюбила, что никак не могла себе представить — чем она могла быть лучше, родись она мальчиком.
Даже Генрих растаял при виде нее, когда пришел с визитом в затененную тишину родильного покоя. Он вынул девочку из колыбельки и с восхищением оглядел совершенную красоту личика, маленькие ручки и ножки малышки, высовывающиеся из-под вышитого платьица.
— Назовем ее Елизаветой, — сказал он, легонько покачивая дочку на руках.
— А можно мне выбрать другое имя? — осмелилась спросить я.
— Не нравится Елизавета?
— Мне хотелось назвать ее иначе.
Он пожал плечами. Имя девочки, в сущности, разницы нет.
— Как хочешь. Называй, как тебе угодно. Но до чего же хорошенькая.
Он подарил мне кошелек, набитый золотом, и ожерелье с бриллиантами. Еще он принес несколько книг, свои собственные богословские сочинения, и еще пару страшно толстых томов, рекомендованных кардиналом Уолси. Я поблагодарила короля и отложила книги в сторону, подумала — надо послать их Анне, пусть посмотрит и пришлет мне краткое изложение, тогда я смогу при случае сделать вид, что все прочла.
Визит короля начался довольно формально, мы оба в креслах у камина, но скоро он уложил меня в постель, сам лег рядом и принялся меня нежно и ласково целовать. Скоро он уже захотел заняться любовью, пришлось ему напоминать — я еще не была в церкви, а значит, не прошла очищения после родов. Я робко дотронулась до его жилетки, он со вздохом взял мою руку, прижал к своей отвердевшей плоти. Если бы только кто объяснил, чего он от меня хочет. Но он сам принялся направлять мою руку, шептать на ухо, что делать, и скоро его движения и мои неумелые ласки привели к желаемому — он издал вздох облегчения и замер.
— Довольно тебе этого? — робко спросила я. Он повернулся с ласковой улыбкой.
— Любовь моя, с тобой даже такая малость — огромное наслаждение, особенно после столь долгой разлуки. Когда пойдешь в церковь, на исповеди в этом не признавайся, весь грех на мне. Но ты можешь ввести в искушение и святого.
— А ее ты любишь? — спросила я настойчиво.
Раздался снисходительный, ленивый смешок.
— Почему бы и нет? Хорошенькая, как ее маменька.
Через пару минут он поднялся, оправил одежду. Улыбнулся мальчишеской, шаловливой улыбкой, которую я все еще любила, несмотря на то, что мои мысли были заняты наполовину малышкой в колыбельке, наполовину болью в грудях, распираемых молоком.
