упрям. И я поверил ее клятвам, поверил, что брат ни разу не спал с ней.
Я чуть было не сказала, что королева не способна на ложь, но вовремя вспомнила о наших честолюбивых планах и промолчала.
— Нельзя было мне жениться на ней, — повторял он снова и снова, лицо сморщилось — вот-вот заплачет как мальчишка. Он протянул ко мне руки, и я поспешила к кровати, чтобы поддержать его.
— Боже мой, ты видишь, Мария, как я наказан? У нас двое детей, и один из них мальчик, и у Бесси тоже внебрачный сын, но некому унаследовать мой трон, разве только у Генриха найдется мужество и сноровка завоевать его с боем. А принцесса Мария? Если она займет трон и сумеет его удержать, Англии придется выносить любого мужа, за которого я ее выдам. О Боже, как я наказан за грехи испанки! Как я обманут! И все из-за нее!
Я почувствовала его слезы на моей щеке, прижала к себе, убаюкивая, как ребенка.
— Еще есть время, — шептала я. — Вы еще молоды и полны сил. Если королева освободит вас, у вас еще родится наследник.
Но король был безутешен. Он рыдал как ребенок, и я укачивала его, не пытаясь больше в чем-то убедить, просто ласкала, гладила и шептала: «Тиши, тише, не надо плакать», пока поток слез не иссяк. Он заснул у меня в объятьях — ресницы мокры от слез, уголки пунцовых губ опущены.
Я опять не спала. Голова короля тяжело покоилась у меня на коленях, я обнимала его за плечи и изо всех сил старалась не пошевелиться. Мне было о чем подумать. Впервые я услышала об угрозе для королевы не от членов моей семейки. Раз такое говорит король — она действительно в опасности.
Генрих пошевелился только перед рассветом. Потянул меня в постель, взял быстро, не открывая глаз, и снова задремал. Его разбудило только появление в спальне слуги с горячей водой для мытья да пажа, который пришел помешать огонь в камине. Я задернула вокруг нас полог, накинула платье и сунула ноги в туфли на каблуках.
— Поедешь со мной на охоту? — спросил Генрих.
Я выпрямила занемевшую спину, как будто не я держала тяжесть его тела всю ночь напролет, как будто не у меня все болело.
— О да, — выдохнула я восхищенно.
— После мессы, — кивком отпустил меня.
Я вышла. Георг ждал в прихожей, стойкий, как всегда, раскачивал золоченый футлярчик, набитый травами, втягивал носом запах. Взглянул мне в лицо:
— Неприятности?
— Не у нас.
— Вот и хорошо. А у кого? — бодро спросил брат, взял меня под ручку и повел через комнату и дальше, вниз по ступенькам в большой зал.
— Сможешь сохранить тайну?
На лице нет уверенности.
— Скажи, в чем дело, чтобы я мог судить.
— Думаешь, я полная дура?
Георг выдал самую обаятельную из своих улыбок:
— Иногда так и думаю. Скажи же, в чем дело.
— Это Генрих. Он рыдал ночью, потому что проклят Богом и не имеет сына.
Георг резко остановился:
— Проклят? Он сказал «проклят»?
Я кивнула:
— Думает — Бог наказал его за женитьбу на вдове брата.
Лицо брата озарилось чистейшим наслаждением.
— Пойдем скорее! — Он потащил меня вниз, в старую часть дворца.
— Я не одета!
— Не важно, мы идем к дяде Говарду.
— Зачем?
— Король там, куда мы и хотели его привести. Наконец-то!
— Мы хотели, чтобы он считал себя проклятым?
— Боже милостивый, конечно.
— Зачем?
Я остановилась и попыталась вытащить руку у него из-под локтя, но брат крепко держал меня и тащил вперед.
— Ты и вправду дура, — просто сказал он и забарабанил в дядюшкину дверь.
Дверь приоткрылась.
— Надеюсь, что-нибудь важное? — спросил дядя подчеркнуто вежливо, прежде чем увидел нас. — Входите.
Георг втолкнул меня внутрь и закрыл дверь.
Дядюшка в меховом плаще сидел перед камином, рядом — кувшин эля и стопка бумаг, вокруг никого. Георг быстро оглядел комнату:
— Могу я говорить свободно?
Дядя кивнул.
— Она только что из королевской постели. Король сказал — он бездетен по Божьей воле. Потому что проклят.
Дядя так и впился в меня взглядом:
— Он так и сказал? Сказал, что проклят?
Я медлила. Генрих плакал в моих объятьях, цеплялся за меня, будто я — единственная женщина в мире, способная разделить его боль. Дядя разглядел тень, скользнувшую по моему лицу, — понял, я готова к измене. Он коротко рассмеялся, отправил полено пинком ноги прямо в огонь и жестом велел Георгу усадить меня на табурет у камина.
— Скажи-ка, — тихо, угрожающе произнес он, — ты хочешь увидеть летом своих детишек? Хочешь увидеть своего сыночка прежде, чем он начнет ходить?
Я кивнула, вздохнула и слово за словом пересказала все, что говорил король в тишине и уединении постели. Передала все свои вопросы, рассказала, как он рыдал и когда заснул. Дядя слушал с каменным лицом, по которому ничего нельзя было прочесть. Но вот он улыбнулся:
— Можешь написать кормилице, пусть отвезет ребенка в Гевер. Поедешь к нему уже в этом месяце. Ты все сделала очень хорошо, Мария.
Он махнул рукой, отсылая меня.
— Да, еще одно. Ты охотишься сегодня с его величеством?
Я кивнула.
— Если он опять заговорит об этом сегодня или в любое другое время, веди себя так же. Просто сыграй на его чувствах.
— Как это?
— Веди себя как очаровательная дурочка. Не давай ему советов. У нас достаточно ученых, чтобы объяснить богословские вопросы, достаточно юристов, знающих, как осуществить развод. А ты, Мария, будешь нежной и глупенькой. У тебя это отлично получается.
Он прекрасно видел, как я обижена, и сказал Георгу с усмешкой:
— Ты был прав, Мария — само очарование, лучшая ступенька в нашем пути наверх.
Георг кивнул и потянул меня вон из комнаты. Меня трясло. Стыд за себя, злоба на дядю.
— Что еще за ступенька?
Брат сжал мои дрожащие пальцы.
— Понимаешь, это же его дело — думать о продвижении семьи все выше и выше. Каждый из нас — не больше чем ступенька на этом пути.
Вырваться не удалось, он держал крепко.
— Не хочу я быть ступенькой! Будь моя воля, жила бы я на маленькой ферме в Кенте с двумя детьми и любящим мужем.
