один француз. Но посадки за тобой.
— Лучше уж сажать сад, чем рисовать план для него, — заявил Джон, подавив непроизвольное и недостойное чувство зависти.
— Ты же знаешь, что после первого лета все будет по-твоему, — напомнил Сесил. — Француз вернется в Париж, и ты станешь полным хозяином. Если тебе что-то не понравится, можешь сообщить мне, что не прижилось.
— Вряд ли я долго продержусь на этой работе, если буду гробить посадки, милорд, — хмыкнул Джон.
Граф улыбнулся.
— Полно тебе, забудь о растениях, лучше скажи, что думаешь о новом здании?
Это был большой дом-усадьба. Не такой просторный, как Теобальдс, который сразу создавался как дворец и вскоре разросся в целую деревню. Но это был величественный красивый дом в современном стиле, достойный представлять богатство Сесилов, принимать у себя чрезмерную роскошь королевского двора и занять свое место среди лучших домов Европы.
— С обеих сторон будут большие дворы, — описывал граф. — Сотня комнат, отдельная кухня вместе с пекарней. Все это стоило мне, почитай, тридцать тысяч фунтов только за один дом. Видимо, на сады и парк придется потратить столько же.
Джон выпучил глаза.
— Вы разоритесь! — воскликнул он.
— Король щедрый господин для тех, кто хорошо ему служит. — Сесил покачал головой и добавил: — И даже для тех, кто служит ему плохо.
— Но шестьдесят тысяч фунтов!
— Это мои деньги, — отрезал граф. — Это мой показательный дом и, в конце концов, мои грандиозные похороны. Что еще делать с деньгами? Только тратить на то, что любишь. Так какой же у нас будет сад, а, Джон? Ты считаешь, что мне стоит экономить на растениях?
Джон почувствовал, как в груди поднимается волнение.
— У вас уже есть чертеж?
Хлюпая сапогами по грязи, граф подвел Традесканта к маленькому сарайчику с расстеленным на столе планом.
— Все здесь. Как только строители закончат, расчистишь землю и можешь сажать газон.
— Да, милорд, — автоматически отозвался Джон, изучая план.
Территория парка была так велика, что дом, изображенный в масштабе, казался лишь маленьким квадратиком в середине чертежа. Традескант обвел глазами сады. Все дворы засажены разными цветами, в каждом дворе — свой изысканный регулярный сад с партерным цветником. Между шпалер — широкая аллея из фруктовых деревьев и величественные водные элементы. Вдоль террасы водоем, на берегу которого — скамейки и нежные фруктовые деревья в кадках. На террасу гигантским потоком изливается вода из медной статуи, которая стоит на большой каменной глыбе. Дальше от дома — фруктовые сады, лесные аллеи, площадка для игры в шары и достаточно высокая горка, на вершину которой по вьющейся тропе можно забраться верхом на коне.
— Это облегчит твою тоску по Теобальдсу? — шутливо спросил граф.
— Мою — да, — кивнул Джон, оценивая размах замысла.
Он пребывал в смятении, воображение бешено работало, прикидывая, каким образом он добудет тысячи фруктовых деревьев, где купит миллионы цветов.
— А вашу, милорд?
Граф пожал плечами.
— Служба у короля не бывает легкой, Джон. Помни об этом. Истинные слуги его величества даже ночью не спят крепко. Я буду скучать по своему старому дому. — Сесил снова повернулся к плану. — Но зато нам есть чем заняться в старости.
— Да нам дел на всю жизнь хватит! — воскликнул Джон. — Но где же я достану столько золотых рыбок для водоема?
— Поинтересуйся в округе, — небрежно бросил граф. — Уж сотню пар ты найдешь! А если их правильно содержать, они размножатся, даже не сомневаюсь.
Джон фыркнул против воли.
— Вы-то не сомневаетесь, милорд, да ведь это моя работа.
— Вот именно. — Сесил широко улыбнулся. — На твоем прекрасном коттедже сейчас меняют крышу, и я прибавляю тебе жалованье. Сколько я тебе обещал?
— Сорок фунтов в год, сэр, — ответил Джон.
— Пусть будет пятьдесят, — проявил великодушие граф. — Почему бы и нет? Я этого даже не замечу среди прочих расходов.
ЛЕТО 1610 ГОДА
Джон решил, что, пока он путешествует по Европе, закупая деревья для графа, Элизабет и маленький Джей должны оставаться в Меофеме. Элизабет протестовала, заявляя, что хочет жить в новом коттедже в Хартфордшире, но Джон твердо стоял на своем.
— Если малыш заболеет или ты почувствуешь себя плохо, то за вами некому будет ухаживать, — объяснял он в один из последних дней августа, пакуя свою одежду.
— В Меофеме тоже никого нет, кто бы стал нас лечить, — возразила Элизабет.
— Здесь вся твоя семья, твоя мать, кузены, сестры и тети.
— Вряд ли Гертруда будет мне помогать.
— Может, ты и права. Но свой долг по отношению к тебе она выполнит. Проследит, чтобы у тебя были вода, еда и огонь в очаге. А вот в Хэтфилде я никого не знаю, кроме строителей. Даже слуг в доме пока нет. Усадьба готова только наполовину.
— Но они вот-вот закончат!
Джону трудно было передать на словах весь объем строительства.
— Пока что все выглядит так, будто работы продлятся еще лет десять или вообще всегда. Конечно, уже есть и крыша, и стены. Но внутри пока ничего не сделано, оборудование, полы и окна еще предстоит установить. На площадке сейчас трудятся сотни плотников и резчиков по дереву. Послушай, Элизабет, там, между сотен болот, граф создает маленький город. И я должен эти болота засадить и превратить в прекрасный сад.
— Не говори с таким благоговейным трепетом, — ласково упрекнула мужа Элизабет. — Ты волнуешься как мальчишка.
Джон улыбнулся, чувствуя ее правоту.
— Но я боюсь за его светлость, — признался он. — Граф взялся за непосильную задачу. Сложно представить, как он будет за все расплачиваться. И еще он покупает дома в Лондоне, а потом продает. Опасаюсь, что он влезет в долги…
Традескант замолчал. Даже с Элизабет он не обсуждал подробности деловых договоренностей Сесила, хотя тот регулярно брал взятки и уводил из казначейства деньги. Бывало, король превращал людей в банкротов, предъявляя им обвинения в государственной измене или преступлении против короны, а на следующий же день первый министр приобретал их имения по бросовой цене.
— Ходят слухи, что он захватчик, — заметила Элизабет. — Ни лес, ни общинная земля не защищены от огораживания.[10] Сэр Роберт все забирает себе.
— Это все его, — решительно возразил Джон. — Он берет свое по праву. Над ним лишь король, а над королем — только Бог.
Элизабет скептически взглянула на мужа, но оставила свои мысли при себе. Она была слишком похожа на своего отца — священника, исповедующего упрямый и независимый протестантизм, — чтобы
