— И далеко нам придется ехать? — спросил Джон. — Может, я начну готовиться в путь, а вы пока повеселитесь?
В его голове тут же возникли будоражащие мысли о кораблях, отплывающих в Голландскую Ост- Индию и в другие концы растущей голландской империи.
Герцог покачал головой.
— У меня дело здесь, в городе, с торговцами золотом и алмазами. И мне хочется, чтобы ты был рядом. Как мой талисман. Завтра мне понадобится все мое везение.
Они спали в одной постели. Утром его светлость выбросил во сне руку, и Джон проснулся от того, что герцог, точно ласкаясь, прикоснулся к его лицу. Какое-то время, ощущая эту небрежную ласку, Джон боялся пошелохнуться, потом выбрался из постели и посмотрел в маленькое окошко, выходившее на улицу.
Вымощенный булыжником пирс запрудили продавцы хлеба, сыра и молока, на рассвете прибывшие баржами из окрестных деревень и теперь размещавшие товар на своих лотках для удобства покупателей. Были также сапожники и продавцы домашней утвари, которые выкладывали щетки, мыло, растопку и медную посуду. Свои мольберты устанавливали художники, предлагавшие нарисовать портрет. Моряки из глубоких доков бродили в толпе, суля разные диковины и привезенные издалека вещи: шелковые шали, фляги с незнакомыми напитками, маленькие игрушки. Большие баржи непрерывно курсировали по каналу; утки, выпархивая из-под носа судов, крякали и жаловались. Солнечные лучи сверкали на водной глади, разбивая отражения рыночных лотков и темных теней мостов, пересекавших канал.
Услышав, как Бекингем зашевелился в постели, Традескант сразу же повернулся.
— Доброе утро, милорд, вам что-нибудь принести?
— Сотню тысяч фунтов золотом, или я пропал, — отозвался Бекингем, зарывшись лицом в подушку. — Этим мы сегодня и займемся, мой Джон. Мы заложим драгоценности короны.
Долгое обучение у Сесила помогло Джону сохранять лицо в течение всего дня. Бекингем пытался раздобыть деньги для оснащения мощной протестантской армии — чтобы атаковать испанцев, освободить сестру Карла Елизавету Богемскую и ее мужа и вернуть им трон, принадлежащий по праву. В королевской казне средств не было. Английский парламент больше не давал денег королю, поскольку тот не стремился проводить реформы, на которых настаивал парламент. Бекингему было поручено достать деньги, и ему нечего было предложить в качестве обеспечения, кроме корон Англии, Шотландии и Ирландии, а также фамильных драгоценностей, которые могли потребовать ростовщики.
Джон прислонился спиной к двери и наблюдал, как его господин очаровывает влиятельные денежные мешки Амстердама. Сцена выглядела как одно из тех новых полотен маслом, которые любил покупать король Карл. Комната в полутьме, окна закрыты плотными расшитыми занавесями, стол освещен парой свечей, бросающих странные каббалистические тени из-под гравированных абажуров. С одной стороны стола — трое мужчин, с другой — Бекингем. Один из присутствующих — солидный бюргер, отец города и человек осторожный. К нему герцог обращался с очаровательным юношеским уважением; по мере того как длилась встреча, этот крупный человек медленно становился податливым — так идущая под бечевой лошадь нагибается, чтобы ее потрепали по шее. Рядом с ним находился еврей-финансист со столь же темными глазами, как у Бекингема, и волосами такими же черными и блестящими, как у герцога. На макушке у него была маленькая шапочка, одет он был в длинный темный кафтан из простого материала. В Нидерландах гордились своей толерантностью. Джон подумал, что нигде более в Европе Бекингем не согласился бы сидеть за одним столом с евреем.
С финансистом герцог чувствовал себя неловко, не мог найти правильный тон и обаять его. Длинное лицо финансиста ничего не выражало, он оставался настороженным. Он мало говорил, а когда говорил, то на французском и с акцентом, который Традескант не мог определить. Финансист обращался к Бекингему с почтением, но казалось, что за внешней вежливостью прятал тайное, скрытое осуждение. Джон так же суеверно боялся евреев, как и все англичане. А особенно боялся именно этого человека.
Третьим был представитель какого-то знатного рода, который мог получить доступ к огромному состоянию при условии, что заручится одобрением двух мужчин, сидевших рядом с ним. Он был строен, молод и богато одет. У него не имелось склонности к составлению тщательных расчетов прибыли и процентов, он не записывал их на листках бумаги и не передавал другим участникам встречи, как два его соседа. Он откинулся в кресле и лениво озирался вокруг. Время от времени они с Бекингемом обменивались улыбками, как бы соглашаясь, что они-то люди светские и все эти вульгарные детали ниже их достоинства.
— Мы должны обсудить вопрос безопасности драгоценностей, — заметил бюргер. — Они будут находиться здесь.
Бекингем покачал головой.
— Их нельзя вывозить из Лондона. Но вы можете послать в Лондон своего человека охранять их, если угодно. Вам дадут письмо с печатью самого короля Карла, подтверждающее ваше право.
Бюргер выглядел неловко.
— А что, если нам придется забрать их?
— Если его величество не сможет выплатить заем? — Бекингем улыбнулся. — Ах, простите, король не подведет. Когда принц Фридрих и принцесса Елизавета вернутся на свои троны, богатства Богемии покроют все расходы, понесенные в процессе кампании по их возвращению.
— А если кампания провалится? — спокойно спросил еврей.
— Не провалится, — заверил Бекингем после короткой паузы.
Наступило недолгое молчание. Еврей ждал ответа на свой вопрос.
— Если она провалится, — без запинки продолжил Бекингем, — его величество выплатит ссуду согласно условиям, которые вы обозначили. Милорды, речь идет о короле Англии. Едва ли он скроется в Америке.
Дворянин рассмеялся шутке, и герцог послал ему быструю улыбку. Еврей оставался серьезным.
— Но как мы востребуем залог в случае, если по какой-либо причине его величество откажется исполнить условия договора? — вежливо поинтересовался бюргер.
Герцог пожал плечами, будто такое предположение выходило за границы возможного.
— О, даже не знаю, что сказать… Ну давайте пофантазируем. Если кампания провалится, если принц и принцесса Богемии не вернут вам деньги сами, а король Англии не заплатит, тогда я, герцог Бекингем, сам доставлю вам драгоценности английской короны. Это удовлетворит вас, джентльмены?
Джон переводил взгляд с одного лица на другое. Дворянин, который просто не мог представить себе, что Бекингем может обещать одно, а делать другое, казался удовлетворенным. С его стороны возражений не было. Бюргер колебался, его останавливал страх, хотя Бекингем почти уговорил его. Еврей был непроницаем. На его темном серьезном лице невозможно было ничего прочитать. Возможно, он одобрял происходящее, а может, с самого начала похоронил этот проект.
— И вы дадите письменное обязательство?
— Кровью подпишу, если пожелаете, — беззаботно промолвил Бекингем, намекнув мимоходом на хорошо известную пьесу, завуалировано оскорбляющую всех еврейских заимодавцев. — Я поклялся моему господину, королю Англии, что у него будут средства собрать и оснастить армию и вернуть на трон его сестру. Это задача для всех нас, добрых протестантов и христиан. И первейшая задача для меня как для самого верного слуги его величества.
Все трое кивнули.
— Я оставлю вас на какое-то время, а вы обсудите решение между собой, — заключил Бекингем. — Должен предупредить вас, из чистой вежливости, что мое время несколько ограниченно. Есть и другие джентльмены, которые согласны предоставить королю ссуду и почитают за честь сделать это. Однако я обещал вам встретиться сначала с вами.
— Конечно, — неловко произнес бюргер. — И мы благодарим вас. Может, бокал вина?
Он откинул одну из тяжелых занавесей, и за ней оказалась маленькая дверца, которая открывалась в огороженный стенами дворик. У стены в гигантском горшке росло персиковое дерево, под ним склонились увядшие листья нескольких уже отцветших тюльпанов. Джон сказу распознал тюльпаны «Лак»,[29] прекрасной расцветки, белые с алыми прожилками. В тени дерева
