– Ну-ну, Лиззи, ты же не хочешь устроить сцену на глазах у всех этих заинтересованных людей, – ухмыльнулся он.
Элизабет оглянулась вокруг. Ей действительно показалось, что все внимательно смотрят на них. Что в самом деле их так интересует, подумала она вскользь. Ее взгляд упал на Дженни, сидящую на другом конце залы и беседующую с полной, солидной вдовой с седыми волосами, убранными по последней моде в прическу, напоминающую улей. Элизабет как можно ласковее улыбнулась ей и получила в ответ такую же улыбку.
– Почему они смотрят только на нас? – пробормотала она сквозь сжатые зубы.
– Наверное, потому, что мы представляем собой уж очень интересную пару.
– Может быть, – ответила Элизабет холодно. Избегая его взгляда, она огляделась вокруг себя еще раз. Очень может быть, что он правильно угадал причину такого внимания. А может быть, и нет. Все очень странно. Они наверняка представляют собой весьма импозантную пару: он высокий и массивный, с иссиня- черными волосами и ясными серыми глазами – и она, тоненькая блондинка, хрупкий цветочек в его руках. Боже мой, какой разительный контраст они представляют собой!
Элизабет знала, конечно, что, несмотря на это, у них есть очень много общего. Например, оба они обладают прямо-таки неукротимой гордостью, а также упрямством и неугомонным характером. Нельзя не вспомнить и бешеный темперамент. Она вздохнула. Ничего удивительного нет в том, что они не могут найти общий язык: их одинаковые огненные натуры заставляют их сталкиваться постоянно в бесконечных конфликтах. Нужно было понять это давным-давно: Александр Бурк и она безнадежно не подходят друг другу.
Менуэт кончился. Несколько мгновений они стояли и смотрели друг на друга, и Элизабет все еще. ощущала его руки на своей талии. Затем рядом с ней кто-то негромко кашлянул, новый поклонник уже появился возле нее и с надеждой произнес:
– Прошу прощения, мисс Трент. Могу ли я иметь честь пригласить вас на следующий танец? Если я не ошибаюсь, это будет «Барабан Вирджинии».
Она узнала говорящего, его звали Льюис Уотсон, сын той самой вдовы с прической в виде улья. Это был смазливый мальчик не более восемнадцати лет, и его юношеская наивность показалась ей забавной и трогательной.
– Конечно. – Она быстро отвернулась от Александра Бурка.
– Одну минутку, если позволите, – сказал Алекс спокойным и бесстрастным голосом. – Разрешите мне воспользоваться этой возможностью и пожелать вам всего хорошего, кузина. Как вы знаете, я на рассвете уезжаю.
– Вы хотите сказать, что уже покидаете бал? – спросила она дрожащим голосом.
Он кивнул:
– Мисс Херберт оказала мне честь, разрешив проводить ее до дома.
– Я понимаю. – Элизабет усилием воли постаралась улыбнуться. Так, значит, это правда, теперь действительно все кончено. Она проиграла.
– Я желаю вам приятного путешествия, кузен. – Слова с трудом связывались одно с другим и звучали до абсурда официально. Не смея взглянуть Алексу в глаза, Элизабет взяла под руку терпеливо ждущего ее мальчика. – Мистер Уотсон, мне кажется, «Барабан Вирджинии» уже начался.
Льюис вымученно улыбнулся и повел ее с робкой застенчивостью к танцующим. Элизабет ослепительно улыбалась, всем своим видом давая понять, что в восторге от предстоящего танца. В это время уже зазвучал веселый мотив, а танец требовал от танцоров предельного внимания и энергии. К концу бала все уже и так были усталыми. Никто не заметил, что, несмотря на то что мисс Трент лучезарно улыбается, ее лицо бледно, губы дрожат, а глаза при этом необыкновенно яркие и влажные. Ни один человек не знал, что несравненная красавица, звезда бала, мечтает оказаться в собственной комнате, чтобы выплакать там боль своего сердца.
«Наверное, уже около трех часов ночи», – подумала Элизабет. Она лежала, ворочаясь, в своей пуховой постели, слишком несчастная и возбужденная, чтобы уснуть. Этот бал, казалось, будет длиться целую вечность – один сплошной кошмар, демонстрация вымученной веселости, – однако возвращение домой не принесло ей ни малейшего облегчения. Подушка была мокрой от слез, но успокоения не наступало. Александр Бурк уезжает, и она понимала, что теряет его навеки. Ей до боли стало ясно, насколько глубоко он презирает ее.
Но одна мысль жгла больше остальных. Сегодня Алекс, без сомнения, проведет ночь в постели Сэлли Херберт. Она будет наслаждаться его ласками и поцелуями.
Единственным утешением было то, что Сэлли Херберт никогда не сможет пробить железную броню, в которую он закован. Познает – в лучшем случае! – только его страсть и ласки, но никогда не добьется успеха в том, чтобы тронуть его непроницаемое сердце. Ни одна женщина этого не сможет – благодаря его матери.
Элизабет отбросила клетчатое одеяло и несколько минут просидела без движения. Сон не шел к ней. В своем отчаянии она не видела выхода. Уютная спаленка казалась душной. Босая, в одной сорочке, Элизабет вышла в коридор, спустилась по лестнице, добралась до входной двери…
На улице было тепло и спокойно, светили звезды, в их мягком сиянии ночные тени казались не такими сумрачными, как раньше, легкий ветерок раздувал ее ночную сорочку и закручивал ее вокруг голых колен. Она вышла во двор и пошла по направлению к конюшне. Было очень тихо, в кустах шуршали и скреблись разные ночные зверюшки. Кролик перебежал ей дорогу, с голого дерева поодаль внезапно заухала сова. Когда она с трудом открыла дверь конюшни, внутрь проникла лунная дорожка и осветила пол, покрытый кипами соломы, лошадей, переступающих с ноги на ногу в своих стойлах. Очень тихо закрыв за собой дверь, Элизабет медленно вышла на середину. В нос ей ударил сильный запах свежей соломы и лошадей. Она направилась в угол и опустилась на мягкую солому, зарывшись в нее лицом. Снова побежали слезы, и Элизабет начала сотрясаться от рыданий, не в силах примириться со своим безнадежным горем. Никогда в жизни она не чувствовала себя столь одинокой и заброшенной.
Девушка не слышала, как тихо звякнул запор, не заметила, как дверь открылась и в конюшню вновь проникла лунная дорожка. Александр Бурк молча загородил собой проход и стал разглядывать Элизабет, плачущую на соломе. Ее волосы, цвета спелой пшеницы, спутанной массой лежали на плечах, тонкое изогнутое тело просвечивало сквозь ночную сорочку, ноги были босы. Она выглядела нежной и утонченной,
