Она помнила зимы и потяжелее, когда была маленькой и жила с Морой. Им постоянно не хватало еды и дров, и Мора ежедневно выгоняла ее на мороз из засыпанной снегом хибарки, дав указание набрать полное ведерко снега и поставить таять над крохотным драгоценным пламенем в очаге. По ночам они прижимались друг к другу, чтобы спать было теплее, и слушали, как воет волчья стая, которая в вечерних сумерках и на рассвете подбиралась совсем близко к хижине. Подбрасывая в огонь очередной брикет торфа и горсть сухой травы, Мора смеялась, будто пронизывающий до костей холод, боль в голодном желудке и бесконечное завывание волков забавляли ее.
— Запомни, — говаривала она воспитаннице, большеглазой и тоненькой, как ягненок, лишившийся матери. — Запомни, моя Элис. Никогда не спорь с мужчиной, особенно если он сильный. Найди свое место в жизни и держись его.
И маленькая девочка с огромными синими глазами на крохотном белом личике кивала и особым образом складывала цыплячьи пальчики, стараясь уберечься от дурного глаза.
— Этот крестьянин был нехороший человек, — серьезно замечала она.
— Да, это так, — с удовольствием отзывалась Мора. — А теперь он умер, потому что был ко мне несправедлив. Найди свое место в жизни и держись его, Элис. И еще — избегай нехороших мужчин, у которых в руках власть.
Элис тогда постоянно мерзла; жестокий холод, поселившийся в сердце, сопровождал ее всю жизнь, словно в груди у нее лежал кусок льда, который никогда не растопится. Ни ласки, которыми ее окружали в аббатстве, ни жаркое пламя каминов, наполненных горящими поленьями, ни пледы из теплой овчины, ни шерстяные ткани не могли избавить ее от этого чувства. В аббатстве, стоило ей услышать завывание ветра, она поднимала голову к матушке.
— Это что, волки воют? Это волки воют, матушка Хильдебранда?
Старая аббатиса смеялась, клала детскую головку себе на колени и гладила светлые вьющиеся волосы.
— Успокойся, мой воробышек. Если даже и волки, что с того? Здесь они не тронут тебя, у нас толстые стены, правда?
— Да, и теперь здесь мое место, — удовлетворенно отвечала девочка.
«А теперь у меня нет своего места, и мне снова холодно», — подумала Элис.
Она сидела на ступеньке возле кухни, глубоко запрятав руки в рукава и повернув лицо к бледно- золотистому диску зимнего солнца. Все дамы были в замке, они мило болтали и смеялись в теплой галерее. Для пущего веселья Мора спела непристойную песенку, и Кэтрин громко хохотала, положив ладонь на вздувшийся живот.
Дрожа от злости и раздражения, Элис убежала от них под тем предлогом, что ей надо собрать травы на грядках. По ночам у старого лорда начался кашель, он очень уставал от него, и Элис решила лечить его лавандой. Головки лаванды оказались чахлыми и замерзшими, надо было собирать их летом, когда они еще были свежими, сочными и душистыми.
— Ими пренебрегли, про них забыли, и теперь они завяли и замерзли, — сказала Элис, перебирая горсть сухих комочков у себя на коленях. — О боже, Хьюго…
Разрываясь между требованиями Кэтрин, которая постоянно хотела видеть ее рядом, и нуждами старого лорда, то слабеющего, то снова приходящего в себя, Элис всегда была чем-то занята, у нее не было ни минутки одиночества. Все эти долгие недели, когда не переставая шел снег, таял и снова падал, Элис безучастно сидела то возле камина в галерее, то возле узкой бойницы у старого лорда, то дрожала от холода в саду.
— Что тебя беспокоит, Элис, уж не заболела ли ты? — озаботился его светлость.
Карлик Дэвид, прищурившись, заглянул ей в лицо и злобно ухмыльнулся.
— Заболела? Разве знахарка может заболеть? Или она плохая, глупая знахарка? Травница с высохшими мозгами? Кто ты, Элис? Сухая тыква, в которой гремят сухие зерна?
Одна только Мора в темной комнате, где ночами они делили кровать, попала своим грязным пальцем прямо в болевую точку.
— Что, все страдаешь по нему, так, что ли? — резко спросила она. — Горит все внутри?
Хьюго в эти дни был занят и едва замечал Элис. Он отправлял письма одно за другим — в Лондон, в Бристоль, в Ньюкасл — и ругался как солдат, если задерживалась их доставка или ответ. Также он руководил разборкой фундамента аббатства. Рабочие возили на санях огромные камни и складывали в кучу там, где Хьюго собирался строить новый дом.
— Это будет не замок, — объяснял он супруге. — Это будет нормальный дом. Современный, в стиле Тюдоров. Дом для долгой, мирной жизни.
Он с упоением описывал планировку здания: вместо узких бойниц — настоящие окна, в каждой комнате свой камин с отдельной дымовой трубой. Он сразу заставил бы людей копать котлован под фундамент, но земля так замерзла, что в нее невозможно было загнать даже острый нож. Так что пока Хьюго прикидывал размеры, делал чертежи, показывал их Дэвиду, спорил с ним о том, где делать кухню и пекарню, сколько нужно комнат и какой должен быть фасад. Когда в ранние зимние сумерки он появлялся в замке, дамы трепетали от волнения, как куры в курятнике при приближении лисицы. Хьюго оглядывал их темными смеющимися глазами, на несколько минут уводил ту, которая приглянулась, в какой-нибудь темный коридор и получал там грубое удовольствие.
Элис заметила, что Хьюго редко пользовал одну и ту же даму два раза подряд. Он никогда нарочно не обижал их, не устраивал с ними диких и жестоких игр, как с женой. Просто удовлетворял похоть и сразу отпускал.
И дамы обожали его за это. Элис часто слышала, как они весело обменивались по этому поводу впечатлениями.
— Он такой проказник!
— Вылитый старый лорд в молодости!
— Настоящий мужчина!
Однажды он и к Элис так же протянул руку и с насмешливой улыбкой приподнял черную бровь. Девушка посмотрела сквозь него ничего не выражающим взглядом, он коротко хохотнул и сразу отвернулся. Принял ее отказ так же просто, как и приглашение. Элис слышала, как он что-то насвистывал, сбегая вниз по лестнице. Она уже не волновала ему кровь — у него и без того было много развлечений. Он больше не навещал ее, когда Кэтрин спала, а Элис больше и не ждала этого. В игре с ним она рискнула поставить на кон свою страсть, но проиграла, и страсть куда-то исчезла.
Осталась лишь надоедливая, мучительная уверенность в том, что Хьюго нужен ей, эта уверенность коренилась где-то гораздо глубже, чем страсть. Элис проверила их чувство на прочность, и чувство не выдержало. Хьюго с легкостью от нее отказался, и она поняла: ее власти и над любимым мужчиной, и над всем миром пришел конец. Ее сила куда-то утекла, пропала — так мрачным зимним вечером бледный закат едва померцает на тусклой линии горизонта — и его нет.
Однажды, когда она поднесла руку к груди старого лорда, кристалл на тесемке остался на месте, даже не шевельнулся.
— Ты потеряла силу, Элис? — прямо спросил милорд; его глаза широко и настороженно раскрылись, словно у встревоженного филина.
— Думаю, да, милорд, — подтвердила она, похолодев до самых костей. — Не могу получить желаемое, а не хотеть не умею. Все валится из рук, ни до чего нет дела. А теперь, судя по всему, еще и дар пропал.
— И какова причина? — уточнил его светлость.
— Хьюго, — пояснила Элис. — Он захотел, чтобы я стала как все, простой любовницей. И теперь я настолько как все, что он не замечает меня. Ради любви к нему я растратила свою силу, теперь у меня нет ни силы, ни любви.
Услышав это, старый лорд отрывисто засмеялся, постепенно перейдя на кашель и хриплую одышку.
— Тогда пришли ко мне Мору, — велел он. — Пускай теперь она лечит вместо тебя. Кэтрин говорит, что доверяет Море абсолютно, что она великая целительница и знает о травах все.
Девушка кивнула; видно было, что она страдает.
