— А по мне это все-таки разновидность позора, — возразил Лью.
Я кивнул.
— Там очень много сумасшедших.
Амра снова обернулась ко мне.
— Я пытаюсь серьезно говорить с тобой. Это крайне важно.
— Да бросьте вы, это чепуха, — ответил я.
Лью рассмеялся.
— С каждым разом твои слова звучат все убедительнее и убедительнее.
Брат дал газу, обогнал автомобиль-универсал и, перескочив через две полосы, вовремя свернул на съезд с трассы. Мы нырнули вниз с пандуса на твердое покрытие дороги, и меня прижало к двери.
— Что же это было? — в очередной раз поинтересовался Лью и посмотрев налево, въехал на какую- то улицу. — Ты кем себя вообразил? Наполеоном? Видел розовых слонов?
— Скорее, слышал голоса вещей.
— Ничего ты себе!
Похоже, я не на шутку его удивил.
Амра сначала посмотрела на Лью, потом на меня.
— То же самое, что было с тобой когда-то в детстве?
Значит, Лью ей все рассказал. Чему удивляться, ведь она его жена.
— Когда я был одержим?
Амра так печально взглянула на меня, что я не удержался от смеха.
— Знаешь, я уже и сам об этом забыл.
— Ты спрашивала меня, не мошенничал ли он, — вступил в разговор Лью и въехал в наш квартал. Мимо окон промелькнули знакомые деревья с голыми ветками, как будто вонзавшимися в низко нависшее серое небо. — Дэл всегда из кожи вон лез, чтобы только удостоиться маминого внимания.
Обед как будто ожидал меня с 1985 года. Еда была точно такая, как в дни моего детства — ветчина, картофельное пюре, моя любимая кукурузная каша и горячие булочки. Мать вынула их из духовки через две минуты после того, как мы вошли в дом. Ели мы с тех же самых бело-зеленых керамических тарелок, которыми всегда пользовались в те годы.
Мы ели и непринужденно болтали о всяких пустяках: о соседях и о событиях тех двух зим, когда меня здесь не было. Лью и Амра и словом не обмолвились о демонах и психиатрических клиниках. Мать так и не спросила меня, почему я не появился на Рождество или почему я вдруг решил прилететь домой, не сообщив об этом заранее. Чуть позже она попыталась выгнать нас в гостиную, чтобы самой привести в порядок стол. Лью и Амра отправились в магазин за мороженым. Я остался и принялся относить на кухню грязные тарелки. Мать лично загрузила их в посудомойку — как и раньше, чертова машина слушалась только ее.
Моя мать рослая, ширококостная женщина и телосложением напоминает муниципальное здание — такая же высокая и основательная. Брат ростом пошел в нее. В ее волосах серебрилась седина, но когда она улыбалась или говорила, то казалась точно такой же, как в тот день, когда я окончил колледж. А стоило матери расслабиться — как, например, во время глубокого вдоха, который она делала, садясь и беря вилку, — как ее лицо обвисало, и она тотчас делалась сразу на двадцать лет старше.
— Что у тебя с рукой? — неожиданно спросила мать.
Взявшись за работу, я закатал рукава. На левом запястье красовался узкий синяк, опоясывавший руку, словно браслет.
— Это? Да так, пустяки.
Мать вопросительно посмотрела на меня. Я рассмеялся.
— Я обмотал вокруг запястья веревку, когда мы с моим другом завязли и попытались вытянуть машину из грязи. Он дал по газам прежде, чем я отпустил веревку. Но сейчас все в порядке. Рука больше не болит, хотя согласен, вид, конечно, ужасный.
Она попыталась пригладить мои вечно торчащие волосы — их как будто когда-то корова языком лизнула назад от лба.
— Вечно ты попадаешь в какие-нибудь неприятности. Кстати, у тебя усталый вид. Ты спал-то в дороге?
— Ты же знаешь, что это такое — сон в дороге. Пришлось рано встать, да я еще потерял два часа. — Я протянул матери очередную тарелку. — Поверить своим глазам не могу, что у тебя сохранились те самые тарелки.
— Я и сама не могу поверить, что их осталось несколько штук.
В свое время мы с Лью когда-то перебили немало этих тарелок. Падая на выложенный плиткой пол, они разбивались на миллионы острых как бритва осколков, которые можно было нащупать лишь босой ногой. Мною владела странная ностальгия по отношению ко всему, что было в нашем доме и на что я раньше, когда рос в нем, не обращал никакого внимания: к дешевой посуде, пластиковой мебели, тонким ковровым покрытиям в коридоре. Любая новая вещь в доме — вроде корзины для журналов возле отцовского кресла — производила на меня подозрительное впечатление, словно женщина-незнакомка, напялившая банный халат моей матери.
Мать закрыла посудомоечную машину, но включать не стала — агрегат все равно не станет работать, пока не нагружен полностью.
— Что случилось, Дэл?
Первый нетрадиционный вопрос, который каждый из нас задал друг другу сразу после того, как я приехал. Что-то вроде стартового пистолета для настоящего разговора.
У меня имелся план. Начать следовало с дорожной аварии. Намекнуть на стресс, в котором я пребывал. Затем завести речь о клинике — придется рассказать, потому что мать рано или поздно узнает о моем лечении, — но это следует сделать так, будто я сам решил лечиться. Конец сюжета.
— У меня была скверная зима. — Мать никак не отреагировала на это, ожидая, что я продолжу. — Первый же снегопад, и меня занесло на дороге, я врезался в дорожное ограждение и… — У нее вырвался удивленный вздох, но я продолжал говорить. Слава богу, что я воздержался от слова «протаранил», а я ведь именно протаранил дорожное ограждение. — Но со мной все было в порядке, к счастью, все обошлось. Я лишь ободрал ладони, когда раскрылась подушка безопасности. Правда, машина здорово пострадала. И у меня возникли неприятности.
— К тебе снова вернулись шумы? — спросила она.
Я открыл было рот, но тотчас плотно сжал губы. Хватит. План выполнен.
Когда я был подростком, со мной в бассейне произошел один неприятный случай, после которого я стал слышать шумы. Именно так я называл их, да и все в семье тоже. Но если быть точным, то это были даже не звуки. Я не слышал ни голосов, ни жужжания, ни музыки, ни криков. Это было нечто иное, физически осязаемое. Я чувствовал движения, вибрацию, что-то вроде скрежета отодвигаемого стула, ударов кулаком по столу. Ощущение было такое, будто в голове у меня кто-то пытается сокрушить прутья клетки.
Но все это было слишком сложно объяснить, даже самому себе.
— Скажи, дорогой, — мать полотенцем вытерла руки и прикоснулась ладонью к моему затылку, — когда ты слышишь их? Ночью, когда ты устал?..
— Трудно сказать точно. Они внезапно появляются и исчезают.
— Сразу же?
— Бывает, что сразу.
Еще одна ложь. Каждые несколько минут я ощущал головокружение, мне казалось, что я вот-вот упаду, затем следовало нечто вроде скрежета когтей, как будто енот грызет картонную коробку.
Мать внимательным взглядом изучила мое лицо, как будто тем самым могла, сосредоточившись, понять, что творится в моей голове. Ее левый глаз, стеклянный, был как будто устремлен на какую-то точку возле моего правого уха.
— Тебе следует поговорить с доктором Аарон, — посоветовала мать. — Она здорово помогла в прошлый раз. Ты мог бы пройти у нее курс лечения.
