неожиданным неистовством, с таким исступленным пылом, что ему захотелось умереть от счастья. Но не раньше, чем он возьмет эту девушку, не раньше, чем узнает ее.
– Скажи мне еще раз, – прошептала она. – Скажи, что это поможет…
Голос ее был низким, тягучим, бесконечно волнующим.
– Конечно.
– И никогда больше я не буду жаждать твоих поцелуев?
– Само собой.
Отвечая, он вдыхал ее запах. Все было в ней иным, выше сравнений, все было… неповторимым? Ее губы были нежны, как лепестки полевого цветка, и дыхание пахло цветами.
Это все мания, безумие, повторял про себя Такер. Самообман. Все точно так же, как с другими, просто других не приходилось желать так долго и мучительно. Он хватался за доводы рассудка, как утопающий за соломинку.
– И я тоже перестану жаждать… тебя…
– Это будет славно, – снова послышался прерывистый шепот. – Мы станем врагами по-настоящему, как должно быть…
– И будем помнить, на чьей стороне каждый из нас. Насколько легче нам станет жить, только подумай.
– Легче… нам станет легче…
Такер снова отстранился в потребности насытиться видом Эммы так же, как и вкусом ее. Невозможно было вообразить ничего соблазнительнее, чем это полное томления лицо с полузакрытыми глазами.
– Да, легче. Если ты снова заметишь, как ваши люди избивают меня, то отвернешься и равнодушно проедешь мимо.
– И это будет правильно… – согласилась девушка, при этом зарываясь пальцами в его волосы. – Я буду в ладу сама с собой…
– Конечно.
Она потянулась к нему губами. Поцелуй был неопытным, но долгим и пылким.
– Поклянись, что так будет…
– Клянусь.
Смутная мысль, что все эти страстные поцелуи и пылкие объятия должны быть болезненны для Такера, что он еще не вполне оправился от побоев, явилась и растаяла. Он не мог бы отдаваться ласкам с таким самозабвением, если бы страдал от боли. Его прикосновения были жадными и одновременно нежными, осторожными. Но когда Такер опустил Эмму на постель и прилег рядом, она расслышала слабый стон, который он не сумел удержать.
– Тебе больно!..
Разбитых, припухших губ коснулась улыбка.
– Будет куда больнее, если ты передумаешь и оттолкнешь меня, солнышко мое.
А потом прикосновения и ласки стали более смелыми, и Эмма забыла свои тревоги. Она отдавалась наслаждению, даже не пытаясь подавить приглушенных стонов.
Она желала этого мужчину – желала всем существом. И она хотела наконец знать…
Она так и не заметила, когда одежда полетела на пол. Зато она уловила момент, когда солнце, появившись из-за горизонта, послало на землю свой первый луч, потому что тот, проникнув в хижину через оконце, позолотил плечи Такера, склонившегося к ее обнаженной груди. Она ощущала поцелуи и осторожные укусы, и это сводило ее с ума. Как чудесно было ощущать сверху его тяжесть! Старенькие нары прогибались и скрипели, когда тела исступленно прижимались друг к другу. От Такера пахло кожей, лошадьми и особенным запахом мужского возбуждения, и ничего более волнующего ей не приходилось вдыхать за всю жизнь.
В отличие от горожанок, которые порой до самой свадьбы ничего не знают о физической стороне любви, Эмма, выросшая на ранчо, была неопытной, но не наивной. Она полагала, что знает все о спаривании и что ничего не сможет ее удивить.
Как же она ошибалась! Самые смелые картины ее воображения не шли ни в какое сравнение с тем, как это было – заниматься любовью с Такером Гарретсоном.
Она тонула в сладостном, неописуемом водовороте ощущений, в котором существовали только она и Такер – только они двое, сплетенные в сумасшедшем объятии. В одинаковой потребности познать друг друга они прикасались, целовали, сжимали в объятиях, и было это так прекрасно, что хотелось рыдать от счастья.
Потом все стало происходить очень быстро. Эмме казалось, что ее несет куда-то все выше и выше – ее и Такера. Внезапно ее пронзила острая боль. Слезы выступили на глазах, и она закусила губу, чтобы не вскрикнуть.
Такер замер.
– Эмма, тебе больно? – спросил он, тревожно заглядывая ей в глаза.
Она молча кивнула. Эмма! Он назвал ее Эммой!
С какой нежностью он произнес ее имя! Ощущение резкой, дергающей боли внезапно отступило – все отступило перед отчаянной потребностью достигнуть пика наслаждения.
– Нет, мне хорошо…
