хотел принять последнее причастие от собрата по ордену. Я искал Уильяма, но не смог его найти. Я соборовал Элфрита, потому что он быстро слабел. Я боялся, как бы он не умер раньше, чем вернется Уильям.
Бартоломью снова устремил взгляд на Элфрита. Может, он несправедлив к Майклу? Ему вспомнилось, как бенедиктинец отреагировал на смерть Августа. Неужели он принадлежит к числу тех, кто настолько озабочен будущим Кембриджа, что готов ради этого пойти на убийство? Или, напротив, он из тех, кто жаждет увидеть падение Кембриджа, чтобы Оксфорд превратился в главный центр учености? Или это Уилсон в темноте выскользнул из своей комнаты и отравил Элфрита? Может, францисканец просил его пойти к Уилсону и сообщить, что его отравили?
Бартоломью слишком устал, чтобы думать. Должен ли он пойти к Уилсону? Или этот ненормальный решит, что Бартоломью пытается заразить его чумой? Мэттью не мог винить людей вроде Уилсона, Суинфорда и Элкота, которые запирались от всех, чтобы спастись. Не будь он врачом, вполне мог бы и сам поступить таким образом. Коллегия разделилась ровно пополам: четверо ее членов помогали зачумленным и делали что могли, еще четверо отсиживались в одиночестве. В других колледжах положение было примерно таким же.
Мысли Бартоломью начали разбегаться. Как ему быть? Рассказать Майклу и Уильяму, что отец Элфрит умер не от чумы, а от яда? И что потом? У епископа и так хлопот полон рот с умирающими монахами, чтобы возиться с расследованием еще одного убийства. Да он, возможно, и не станет расследовать его. Прикажет замять дело, как и все предыдущие. Что ж, значит, избавим епископа от лишних трудов, устало подумал Бартоломью. Он ничего никому не скажет. Попозже он попытается увидеться с Уилсоном и осторожно расспросит Майкла. Он ломал себе голову, зачем кому-то утруждать себя убийством сейчас, когда на следующее утро никого из них, возможно, уже не будет в живых.
Пока Бартоломью раздумывал, Майкл с Уильямом завернули Элфрита в простыню и понесли вниз по лестнице. Бартоломью последовал за ними. И что делать с похоронами? Элфрит умер не от чумы, поэтому нет никаких причин хоронить его в чумной яме. Он решил, что попросит Кинрика помочь ему вырыть могилу на кладбище за церковью Святого Михаила.
Конюшню на время превратили в покойницкую, где тела членов коллегии ожидали приезда чумной телеги. Бартоломью увидел, что там уже лежат два трупа, и в отчаянии закрыл глаза.
— Ричард Нориджский и Фрэнсис Элтем, — пояснил Майкл.
— Нет! Только не Фрэнсис! — воскликнул Бартоломью. — Он был так осторожен!
Элтем, подобно Уилсону, заперся в своей комнате. Его соседи бежали из Кембриджа, и он остался один.
— Выходит, недостаточно осторожен, — пожал плечами бенедиктинец. — Черная смерть косит всех без разбору.
Отец Уильям вздохнул.
— Мне нужно на Шумейкер-роу. Болезнь в доме сестры Александра, они меня ждут.
Он растворился в ночи, оставив Майкла с Бартоломью вдвоем. Бартоломью был слишком вымотан, чтобы тревожиться о возможных преступных наклонностях Майкла, и слишком устал, чтобы говорить с толстяком о предсмертных словах Элфрита. Он пожалел, что так и не обсудил с францисканцем свои подозрения, но монах относился к данной епископу клятве очень серьезно и ни разу не затронул эту тему в разговоре с Бартоломью.
Майкл громко сопел, отвернувшись от Бартоломью. Некоторое время они стояли молча, погруженные в свои раздумья, пока бенедиктинец не испустил тяжкий вздох.
— Я с утра ничего не ел, Мэтт. Представляешь — чтобы я позволил такому случиться? — слабо попытался он пошутить.
Он взял Бартоломью под руку и повел его на кухню. Там Майкл зажег свечу, и они огляделись по сторонам. В просторном помещении было безлюдно, огромный очаг потух. Многие слуги покинули колледж, чтобы быть со своими семьями, или бежали на север в попытке обогнать неукротимое наступление чумы. Горшки были брошены немытыми, каменные плиты пола усеяны отбросами. Бартоломью с отвращением сморщил нос при виде жирной крысы, которая нагло прошествовала в самый центр кухни.
На глазах у Майкла с Бартоломью она задрожала и забилась в конвульсиях. С пронзительным писком зверек ткнулся носом в лужу черной крови, которая хлынула из-за его стиснутых зубов.
— Теперь даже крысы болеют чумой, — сказал Майкл; желания искать в кухне еду у него заметно поубавилось.
— Интересно, за какие такие грехи Бог вдруг покарал крыс? — насмешливо осведомился Бартоломью. — И почему не угрей, свиней или птиц?
Майкл толкнул его.
— Может, он и их покарал, лекарь. Когда у тебя в последний раз находилось время понаблюдать за птицами или рыбами?
Бартоломью слабо улыбнулся и уселся за большой стол, а Майкл принялся шарить в кладовых. Несколько минут спустя он вернулся с бутылкой вина, несколькими яблоками и солониной.
— Это сойдет, — сказал он, устраиваясь рядом с Бартоломью. — Тут бутылка лучшего кларета мастера Уилсона. Впервые в жизни мне удалось добраться до него, пока не пронюхал Гилберт.
Бартоломью покосился на него.
— Таскаешь вино нашего мастера? До чего еще ты докатишься, святой брат?
— Не таскаю, — поправил Майкл, откупоривая бутылку и от души прикладываясь к ней. — Я пробую его вместо мастера. В конце концов, откуда нам знать, не передается ли чума через кларет?
«А откуда нам знать, не этим ли кларетом отравился Элфрит?» — подумал Бартоломью. Он обхватил голову руками. Майкл ему нравился, и он надеялся, что бенедиктинец не относится к числу тех фанатиков, против которых предостерегал Элфрит. Ему вдруг стало очень одиноко. Он что угодно отдал бы сейчас, только бы оказаться на несколько секунд наедине с Филиппой.
— Тебе нужно поесть, — мягко заметил Майкл, — а не то не будет толку ни тебе самому, ни твоим пациентам. Выпей-ка винца, а потом отведай этой солонины Клянусь, Мэтт, ей не больше восьми месяцев от роду, да и душок почти не чувствуется.
Бартоломью улыбнулся. Майкл пытался развеселить его. Он принял протянутый ему ломоть солонины и через силу проглотил кусочек. Поковырялся в яблоках, выбирая не слишком изъеденное червяками. Отыскав одно, он торжественно вручил его Майклу, который с не меньшей серьезностью принял яблоко и разрезал пополам.
— Чтобы никто не посмел утверждать, будто ученые Майкл-хауза не делятся друг с другом своим счастьем, — сказал он, протягивая половинку Бартоломью. — Когда, ты думаешь, все это кончится? — спросил он внезапно.
— Чума или убийства? — отозвался Бартоломью. Крепкое вино, выпитое на голодный желудок, заставило его сболтнуть не подумав.
Майкл уставился на него.
— Убийства? — переспросил он ошарашенно. Потом в его глазах забрезжило понимание.
— Ох, нет, Мэтт! Опять ты за свое! Мы же дали клятву!
Бартоломью кивнул. Он никому, даже сестре и Филиппе не рассказывал о своем разговоре с епископом, хотя Уилсон, Элкот и Майкл пытались, с разной степенью коварства, вызвать его на разговор.
