«грезы» как скучное психическое расстройство означало бы подорвать самые основания романа Грея; сам автор был так озабочен женским вопросом, что все поля первого издания романа были украшены повторяющимися буквами Y – поочередно то в нормальном положении, то вверх ногами. Это, безусловно, должно было символизировать те моменты в «грезах», когда женские запястья связаны над головой. Мечты, болезненный исход которых – разрешение в жалобном, мучительном куннилингусе, изображаются в тексте перевернутыми Y.
Все это приводит нас к типографским экспериментам в «1982, Жанин». Будучи одним из самых утонченных писателей-художников своего поколения, Грей всегда участвует в «изготовлении» собственных книг, а не просто пишет их. В этом романе все типографские приемы – заглавные буквы в начале каждой главы, использование колонтитулов на внешних полях, резюме каждой главы в оглавлении – используются, чтобы придать тексту библейские черты. Но для Грея это – обычное дело, и я только приведу один из его излюбленных способов, которым он пользуется, с одной стороны, чтобы сделать свои книги первичными, из которых происходят все остальные, а с другой – чтобы сопротивляться современности. Ангус Калдер однажды заметил, что называть приспособления Грея (типографские и прочие) «постмодернизмом» по меньшей мере смешно.[5] А. Л. Кеннеди, бывший доверенным лицом Грея, писал по поводу «Тристрама Шенди» Стерна: «Упрямая книжка, яркая, вульгарная, полная ликующего плагиата, эксцентричная и человечная. Она доставляет удовольствие своими выдумками, свободно поддерживая диалог между автором и читателем и используя те самые методы, которые критика конца XX века назвала постмодернизмом».[6]
В действительности же языковые игры Грея отчетливо премодернистские. Вместо того чтобы пытаться подорвать понятие об объективной истине, играя разрозненными фрагментами прошлого, Грей показывает, как наши представления о реальности навязаны нам дискурсом, в котором они поддерживают друг друга (техника, которая роднит его – хотя и не в точности – с Борхесом). Вот и выходит, что «придуманный» плагиат, вульгаризированные цитаты, типографские головоломки и даже сама манера многослойного фантазирования Макльюиша – все это служит для того, чтобы оставить у читателя представление об эмоциональных и философских истинах прозы Грея. В романе «1982, Жанин» все это достигает кульминации в одиннадцатой главе «Министерство голосов», где погружение Джока Макльюиша в белую горячку описывается как минимум четырьмя голосами, одновременно звучащими на странице. И снова Грей: «На одном поле страницы голос его тела жалуется на горячечную лихорадку, а в центре фантазии его выбитого из колеи либидо перемежаются с голосом расстроенного сознания, осуждающего Макльюиша за эти фантазии. На другом поле мелким шрифтом голос Бога пытается сообщить герою что-то очень важное, объяснить, что он утратил смысл жизни, но едва ли герой слышит этот голос, поскольку он слишком тих для громового порицания…».[7] Для читателя, повторяю, разобраться со всем этим – тяжелый труд, в немалой степени потому, что форма, которую принимают шрифты на странице, отражает нахлынувшие на Макльюиша фантазии о проникновении во влагалище. Когда же читатель доходит до следующих за всем этим нескольких пустых страниц, он испытывает что-то вроде облегчения. Они символизируют сон самого Макльюиша, а может быть, и сон разума тоже.
Другой признак того, что проза Грея скорее пре-, нежели постмодернистская, это присутствие в романе Бога – разумного, всемогущего, имманентного и трансцендентного. Как об этом говорит сам Грей: «Бог – один из самых популярных персонажей литературы». Мне же кажется, что он хотел сказать «реальности», а не литературы. Но если эмоциональность Грея в «1982, Жанин» является премодернистской и текст книги построен без использования того, что Де Куинси называет «запутанностями» (имеются в виду всякие протофрейдистские сочетания памяти и желания), дата в заглавии – совсем не случайность.
Действие этого романа не просто разворачивается в голове Макльюиша, на постели, в отеле, в небольшом шотландском городке, но происходит именно в 1982 году, когда Шотландия переживала один из своих регулярных спадов. Макльюиш создан Греем как собственная противоположность: откровенно зацикленный на себе, принадлежащий к правому крылу почти как социал-дарвинист: «…в Британии, – говорит Макльюиш, – всякий, кто обладает моим уровнем дохода, консерватор, особенно если его отец был членом профсоюза. Не то чтобы я совсем отказывался от стариковских марксистских идей. Политика – это действительно всегда классовая борьба. Каждый интеллектуал-тори знает, что политика – удел людей, у которых много денег, объединяющихся, чтобы управлять теми, у кого денег мало, хотя на публике они, конечно, от этого открещиваются, чтобы не дразнить оппозицию».
В 1982 году это происходило в ужасающем безмолвии, еженедельно 40 000 британских рабочих оставались без работы, безработица перевалила за двухмиллионную отметку, сталелитейная и угольная индустрии, от которых зависела промышленность Шотландии, были уничтожены, а причиной всему была идея премьера отказаться от Неокенсианского послевоенного соглашения, урезав расходы на государственный сектор на миллиард фунтов. После отказа лейбористского правительства Джеймса Каллагана от ограниченной передачи власти наступила депрессия, шотландские националисты (к числу которых Макльюиш неожиданно причисляет и себя самого) оказались в пучине морального разложения и упадка, стянувшем талию Шотландии (подобно тому, как в одной из фантазий Макльюиша кожаный ремень стягивает талию женщины).
Впрочем, хоть гоббсианское кредо Макльюиша и составляет одно из наиболее весомых и решительных его высказываний в романе, звучит оно все же не совсем убедительно. Грей признался, что, создавая зеркальный образ себя, он попросту нарисовал вариант автопортрета, и это похоже на правду. Наиболее убедительными выглядят те части книги, которые в лице отца Макльюиша и его друга Старого Красного описывают утопический социалистический национализм шотландцев, которым отличается и сам Грей. Такова сила убеждения, и за плечом Макльюиша всегда звучит авторский голос, который обращается к читателю, напоминая, что – да будет позволено мне домыслить – «социалистический утопизм» всегда одерживает верх. Вот так, и все это скрывается под мучительной идентификацией себя с невежественным деревенщиной. Как замечает Макльюиш: «Единственная правда состоит в том, что мы – нация лизоблюдов, хотя и тщательно скрываем это под покровом великодушной, открытой мужественности, непреклонной честности, бесполезного истеричного неповиновения…» Именно эта агония отвращения к самому себе и возводит Макльюиша до персонификации Шотландии 1982 года.
Помимо того что «1982, Жанин» можно назвать книгой состояния нации, это еще и книга состояния автора. Было бы чересчур оскорбительно сопоставлять подробности жизни и состояний Макльюиша и его создателя (хотя не вся ли литература представляет собой эмоциональную автобиографию?), достаточно сказать лишь, что такое сопоставление имеет основания. Грей не хотел превращать своего героя в художника или писателя, но в любом случае такие модели были для него недоступны на протяжении долгого времени. Может показаться странным, особенно на фоне бурно развивающейся шотландской литературы, что Грей до тридцати пяти лет был знаком только с одним профессиональным писателем (им был Арчи Хинд). В таком контексте жизнь и работа, которые привели к созданию этой книги и первого романа «Ланарк», любопытным образом не имели никаких прототипов. И отнюдь не случайно Грей облек свою книгу в библейский формат, ведь для него и для всего последующего поколения шотландских писателей Библия служила основополагающим текстом.
Итак, волнующе, изобретательно, душераздирающе. И пре-, и постмодернизм. Убедительный текст, выросший из литературного эксперимента, и в то же время глубоко экспериментальная работа, скрывающая роман в складках своей юбки. Серия садомазохистских фантазий, достигающая кульминации в слабом и тихом голосе Господа. Рубежная книга в прорастающей новой шотландской литературе и, по моему мнению, – лучший роман, написанный по-английски в послевоенный период. Это одна из книг, которые я взял бы с собой на мой необитаемый остров. Впрочем, я уже взял ее. Имя этому острову – Британия.
Ты слышишь, Аласдер Грей, твой южный друг приветствует тебя.
Посвящается Бетси
