покажется им наивным, очаровательно патетическим и трогательным. Но если ты отправишься на демонстрацию или на митинг за повышение зарплаты (ты вряд ли сможешь сделать это, ведь ты не член профсоюза, но мало ли что бывает), тогда министры начнут выступать по телевизору, объясняя громкими и убедительными словами, что денег в стране мало и что именно ты своей эгоистичной жадностью довела страну до нынешнего печального состояния. А если тебе предложат сказать что-нибудь в свое оправдание, то слова твои будут звучать глупо и смешно, ведь ты не умеешь выступать публично. В школе тебя не научили ни думать, ни говорить, а научили только сидеть за своей партой – тихо на уроках строгих учителей и шумно на всех остальных. Люди, которые тобой управляют, были специально обучены искусству произносить убедительные речи, это ГОРАЗДО важнее, чем география, технологии и все прочее, потому что РИТОРИКА ПРАВИТ МИРОМ, ПОНИМАЕШЬ? (Держись подальше от политики.) Спасибо за напоминание, Господи. Буду держаться подальше от политики.
Я не хотел, чтобы Дэнни сидела дома совсем одна, и предложил ей сходить вместе со мной к Алану, который восхищался ею, но она отказалась:
– Никогда в жизни не пойду к нему в гости.
– Почему же?
– Ненавижу этого чванливого Алана.
– Почему?
– Он считает, что может делать все, что ему заблагорассудится.
Она была права. С Аланом мне всегда казалось, что все задуманное нами – осуществимо.
– Но это же не повод для ненависти. Он никогда не делает никаких гадостей.
– Он может делать все, что ему хочется, а вот люди вроде нас с тобой не могут делать всего, что им хочется.
Тут до меня дошло, что Дэнни, выросшая в неблагополучной семье, не получившая образования и даже не способная одеться как следует, равняет меня с собой, а не с Аланом. Настроение у меня сразу испортилось, но на этот раз я не позволил ей снять напряжение веселой возней в постели. Я молча сел и положил руки на колени, а она набросилась на меня и стала бить и щипать, но я терпеливо игнорировал все это, она расплакалась, потом стала умолять меня простить ее; тогда я встал и вышел из дому, не сказав ни слова.
Был теплый летний вечер. Алан открыл мне дверь, и я сразу предложил прогуляться и выпить где- нибудь по кружечке. На нем были брюки с лампасами, заправленные в велингтоновские ботинки, и какая-то бесцветная рубаха с закатанными рукавами.
– Отличная мысль, Джок! – сказал он. – Пойдем, только мне нужно закончить тут одно дельце.
Я прошел за ним в гостиную. Он счищал краску со столика, найденного на помойке.
– Ценный антиквариат? – спросил я, улыбаясь. На мой взгляд, ничего интересного этот столик собою не представлял.
– Пока нет, – ответил Алан. – Но если я его отчищу и отполирую, то лет через шестьдесят восемь он станет антиквариатом.
Круглая столешница была фута два диаметром, держалась она на одной ножке, которая заканчивалась книзу треногой. И тренога, безусловно, выглядела весьма элегантно. Алан показал мне, что углы и способ подгонки соединений придает всей конструкции дополнительную прочность.
– Он, конечно, не вечный. Рано или поздно вот сюда, в стороне от центра столешницы, положат большой груз, и тогда столик переломится вот здесь. – И он показал на линии древесных волокон.
– А ты не можешь укрепить его в этом месте?
– Нет, – ответил Алан. – Он слишком хорошо сделан. Любые дополнения лишь ослабят конструкцию в целом.
Два часа возился он с этим столиком, скобля его наждачной бумагой и мелкими рашпилями. Я не возражал и не торопил его. Мы болтали о том о сем, я листал старые технические журналы, слушал голубиное воркование, доносившееся сквозь дымоход. В конце концов он сказал:
– Пожалуй, уже поздновато идти пить пиво. К тому же у меня денег нет. А у тебя?
Я показал ему несколько монет.
– Знаешь, столик выглядит очень по-парижски, давай-ка лучше устроим дома что-нибудь вроде континентального ужина. Твоих денег хватит на бутылку «Олд Торна» – отличного шотландского вина, любимого гурманами. На сдачу купи пару сигар самого высокого качества. С меня стаканы, спички и, понятное дело, столик.
Пока я ходил за вином и сигарами, он принарядился – надел свой армейский мундир и повязал на шею белый шарф. Отчищенный столик стоял у открытого окна, к нему были придвинуты три кресла, а на столешнице стояли три стакана, подсвечник и маленький поднос со спичками и гильотиной для сигар. Алан развернул сигары, положил их на поднос и сказал:
– Зажигать еще рано.
Он налил понемногу вина в два стакана, а остатки перелил в граненый графин, который поместил в центр столика. Как опытный официант, он отодвинул от стола одно кресло и ловко подсунул его под меня, потом уселся напротив. Мы сделали по глотку.
– Ты еще кого-то ждешь? – спросил я.
– Кэрол может зайти.
Так звали его девушку, художницу.
– Почему ты никогда не приходишь вместе с Дэнни? – поинтересовался Алан.
Я пересказал ему наш разговор с Дэнни. Он вздохнул и сказал:
– Она понимает меня. Она удивительно проницательный человек. Женился бы ты на ней.
– Мне еще только восемнадцать. Дэнни – моя первая женщина, и вышло так, что она меня выбрала, а не я ее. Я не стану жениться, пока не начну зарабатывать достаточно, чтобы содержать двоих, и не обзаведусь собственным домом.
– Да, – сказал Алан. – Очень жаль.
– А ты женишься на Кэрол?
– Не-ет, нет, нет. Ты когда-нибудь замечал, как она обращается с вещами? Она обожает книги по искусству и действительно изучает все эти картины и читает про них, а поскольку фигура у нее что надо, да и одевается со вкусом, за ней ходят стаи влюбленных болванов и снабжают ее всеми этими книжками. Как только ей в руки попадает очередной том, она тут же умудряется заляпать его краской и перегнуть корешок так, что книга разваливается. Она и со мной будет так же обращаться, если я на ней женюсь. Так что я не стану этого делать. Но мне кажется, что мы будем вместе до самой смерти. У Кэрол железная хватка. Повезло тебе с Дэнни, можно только позавидовать.
– Ни слову не верю, – заметил я мягко.
– Жаль…
Улицы окрасились розовым светом заходящего солнца. Мы смотрели на них, попивая вино, обсуждали прохожих и то, что происходило в окнах дома напротив. Появилась Кэрол – тоненькая девушка с очаровательно одиноким и потерянным выражением лица. Мне показалось, что она не слишком обрадовалась, увидев меня у Алана, но не смогу объяснить, по каким внешним проявлениям я понял это. Она была мила и дружелюбна. На ней были джинсы, заляпанный краской свитер и сандалии; волосы стянуты в хвостик резинкой.
– Кэрол, ты не очень удачно одета для континентального ужина. Пойди в ванную, сними с себя все и надень вот это. И сними эту резинку. Парижанки не носят резинки, а если и носят, то уж во всяком случае не на этом месте. Он выдал ей черное платье, видимо принадлежавшее когда-то его матери. Когда Кэрол надела его и вышла к нам, стало ясно, что мать Алана была крупной женщиной – платье доходило девушке до лодыжек и все время сползало с одного плеча. Выглядела она просто великолепно. Я еще подумал, что она, наверное, будет великолепно выглядеть в любой одежде. Алан поднял ее волосы и аккуратно уложил их на ее обнаженном плече, потом заложил ей за ухо белый цветок, который в мгновение ока изготовил из бумаги. Он церемонно подвел Кэрол к креслу, усадил и разлил в стаканы остатки вина. На улице засветились
