и пальцем. Я сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Я действовал опрометчиво и глупо.
– Да, – сказал Брайан, – я тоже так думаю. Но в любом случае спасибо тебе, ты нам здорово помог. Ты и помимо выступления действовал более предусмотрительно, чем актеры, я имею в виду финансовую сторону дела, но, видимо, для техника это нормально. Мне жаль, что в конце концов ты нас окунул в такое дерьмо…
– Да он обыкновенная посредственность, вот в чем его беда! – выкрикнул писатель.
– Не всегда, – ответил Брайан, – во всяком случае не с начала. Но сейчас он явно устал. И я тоже. Все мы устали. Если разобраться, моя вина в этом тоже есть, не надо было так горячиться в полицейском участке. Давайте собираться. Возвращаемся в Глазго.
– Это глупо! – закричал писатель. – Не так уж много нужно балок и шестов, а он, между прочим, вообще не нужен… – Он ткнул в меня пальцем, и тут я понял, почему этот жест считается оскорблением. – Ведь это он сорвал наше последнее выступление своими дурацкими фокусами с поперечными балками. Все, что нужно для нормального спектакля, – это помещение, зрители, ваш талант и мои слова. У нас есть это. Актерские навыки и текст моей пьесы находятся у вас в головах. Отчертите мелом место для действия, положите вокруг матрацы для зрителей. А затем – приглашайте публику и играйте! Играйте! Это прекрасная возможность для моей пьесы быть сыгранной именно так, как она задумывалась, без всяких хитрых приспособлений и дьявольских устройств.
– Отличная идея, – вздохнул Брайан. – Беда в том, что публика едва ли готова к подобным шоу. Во всяком случае я не готов работать в таком формате.
В тот вечер Брайан, писатель и я вернулись на поезде в Глазго. Родди и Роури решили пожить в клубе до конца фестиваля. Я оставил им деньги на аренду фургона, чтобы они могли привезти в Глазго остатки осветительного оборудования. Сейчас мне уже казалось, что я не более удачлив, чем остальные члены труппы, по крайней мере в финансовом отношении. У Брайана были официальные расходы, и, наверное, ему пришлось заплатить штраф, но все это были последствия его собственной ошибки. Диана тоже осталась в Эдинбурге, полагаю, чтобы продолжать видеться с английским режиссером. Она проводила нас до станции, поцеловала Брайана и даже писателя, а меня совершенно игнорировала. Мне было жаль видеть это, ведь до того дня она была моим лучшим другом.
В поезде писатель болтал больше всех. Временами он смотрел в окно и, как бы невзначай, делал вслух всякие колкие замечания, так или иначе относившиеся ко мне.
– Маленькие крепкие люди… – бурчал он, когда поезд выезжал из Фалкирка. – Эти маленькие крепкие люди – настоящее проклятие Шотландии. Я обвинял англичан в заурядности. Я думал, они смогли покорить нас благодаря своей образованности. А они не так уж и образованы. У них больше денег, они больше уверены в себе, чем мы, поэтому они могут позволить себе расслабиться и подождать, пока наши маленькие крепкие человечки не вобьют Шотландию в землю до уровня собственной заурядности.
– Слушай, оставь Джока в покое, ты понял? – прикрикнул на него Брайан. – Он работал наравне со всеми, пока не явились журналисты и полиция.
– Спасибо, Брайан, – сказал я.
Меня больше задели не бессмысленные ремарки писателя, а то, что Брайан за меня вступился. Критика не имеет никакой силы, если пытается уязвить кого-то, указывая на его принадлежность к некой национальной группе.
Я попрощался с Брайаном (игнорируя писателя) на станции Квин-стрит и после этого не видел его лет десять или пятнадцать, а может, даже и двадцать. Я хотел выглядеть чуточку сумасбродно, поэтому взял такси – целое такси для себя одного, хотя можно было спокойно добраться и на трамвае. О, как я соскучился по Дэнни! Я даже был рад, что мои дела в Эдинбурге закончились так рано и мы снова будем вместе. Я просто костным мозгом чувствовал, как она рада будет меня увидеть на три дня раньше, чем планировалось. Несмотря на тяжелые чемоданы, я поднялся наверх пешком, открыл входную дверь, подошел к своей комнате и с криком «Я ВЕРНУЛСЯ, ДЭННИ!» повернул дверную ручку.
Дверь была закрыта. Я понимал, что она не заперта на замок, а закрыта изнутри на задвижку. Это меня озадачило. Мне послышалось какое-то движение внутри, но дверь не открывали. Неожиданно я запаниковал. Конечно, я даже предположить не мог того, что увидел через минуту, скорее всего, мне подумалось, что с Дэнни случился какой-нибудь приступ и она лежит на полу беспомощная. Я сделал шаг назад и с размаху толкнул дверь правым бедром как раз в то место, где располагалась задвижка. Дверь распахнулась вовнутрь. В комнате на каминном коврике стоял хозяин квартиры.
Прежде всего меня поразило то, что у него довольно большая мошонка и совсем незаметный пенис. Но это был оптический обман. Я не заметил его пениса потому, что он находился в состоянии эрекции и был направлен в мою сторону. Потом я разглядел обнаженное женское тело, стоящее на коленях на коврике позади хозяина, выглядевшего весьма нелепо – в начищенных туфлях, длинных носках, полосатой рубашке, жилетке и галстуке. Женщина, съежившаяся за его спиной, – разумеется, это была Дэнни – тоже была не совсем голой. На ней была знакомая юбка, странные чулки в сетку, а на ногах – туфли на высоких каблуках. Наверняка я сказал что-нибудь вроде:
– А-а, ну да, конечно. Вот так вот. Ничего удивительного.
Дэнни стала издавать такие же точно скулящие звуки, которые я слышал, уезжая. Что я должен был сказать в такой ситуации?
Вероятно, мне следовало вежливо дать хозяину удалиться, потому что это единственное, чего он хотел в тот момент. Потом надо было сделать две кружки чая, сесть рядом с ней и сказать мягко и рассудительно:
– Дэнни, надеюсь, ты этого человека не любишь, ведь он никогда не сможет любить тебя так, как я. Ему нужен только секс, а не ты, а мне нужна именно ты, хотя и секс тоже, конечно. И с сегодняшнего дня мы не должны больше никогда расставаться. Это будет несложно, потому что я не думаю, что ты любишь этого мужчину, ты легла с ним оттого, что тебе было одиноко. Ну да, порой ты ведешь себя как маленькая шлюха. Я и сам такой же. Я тоже лег с другой женщиной, но ничего приятного в этом не было, и я навсегда останусь с тобой, если ты не уйдешь сейчас.
Все должно измениться, Дэнни! (Следовало мне сказать.) Ты не должна больше скрываться от мира в этой маленькой комнатке. Нам нужно вместе бывать в гостях. Своди меня к своим родственникам, вряд ли все они такие противные, как ты рассказываешь, а я с удовольствием познакомлю тебя со своими родителями. Все, конечно, будут шокированы, ведь на этих долбаных островах наши самые близкие люди – такие же снобы, как и мы с тобой. Но настоящие чувства и достоинство не подвержены социальным гонениям, они только усиливаются в таких условиях. И ты непременно должна познакомиться с Аланам и его друзьями, которые совсем не снобы, потому что их интересует окружающий мир, а человек, увлеченный познанием мира, считает снобизм пустой тратой времени и жизненных сил.
К тому же (следовало мне сказать) давай я тебя наконец научу готовить нормальную еду. Если ты станешь готовить, то я беру на себя уборку, потому что больше всего ценю чистоту. Приготовление пищи занимает время, но это настоящее удовольствие, если готовить как следует, а если что-то не будет получаться, ты спросишь меня, и я тебе все объясню заново, легонько шлепнув тебя по попе. А теперь пойдем, пожалуйста, в постель. Я так соскучился по тебе.
Ничего этого я не сказал. Мне просто в голову не пришло. В мозгах у меня стучал тяжелый молот, от этого было очень трудно связно думать или говорить. Я рассеянно обвел взглядом комнату в поисках своих самых необходимых вещей: книг, чертежных принадлежностей, будильника. Их было совсем немного. Все остальное было упаковано в два чемодана, с которыми я приехал. Правда, оставались еще радио и посуда, но их я готов был оставить Дэнни. Третий чемодан лежал пустой на платяном шкафу. Я снял его и принялся
