том, какой из них достовернее. Книга моего второго мужа прямо-таки смердит всем, что было болезненного в самом болезненном из столетий — девятнадцатом. Он сделал рассказ, сам по себе достаточно странный, еще более странным, вставив в него эпизоды и фразы из «Могилы самоубийцы» Хогга и добавив сверхъестественных штучек, позаимствованных у Мэри Шелли и Эдгара Аллана По. Какими только болезненными викторианскими бреднями он не поживился! Я нахожу здесь следы «Грядущей расы», «Доктора Джекилла и мистера Хайда», «Дракулы», «Трильби», книги Райдера Хаггарда «Она», «Записок о Шерлоке Холмсе» и, увы, «Алисы в Зазеркалье», вещи куда более мрачной, чем солнечная «Алиса в Стране чудес». Он воспользовался даже произведениями моих близких друзей — «Пигмалионом» Дж. Б. Шоу и научно-фантастическими романами Герберта Джорджа Уэллса. Перечитывая снова и снова эту мрачную пародию на историю моей жизни, я снова и снова задавалась вопросом: ЗА ЧЕМ АРЧИ ЭТО НАПИСАЛ? Я чувствую себя способной отослать это письмо потомству именно потому, что нашла наконец ответ.
Как колеса локомотива приводятся в движение сжатым паром, так рассудок Арчибальда Свичнета приводила в движение тщательно скрываемая зависть. Несмотря на свалившееся на него состояние, он всю жизнь в душе оставался «приблудным сыном бедной крестьянки». Зависть, которую бедные и эксплуатируемые испытывают к богатым, — вещь хорошая, если только она направлена на преобразование этого несправедливо устроенного общества. Вот почему мы, фабианцы, считаем профсоюзы и лейбористскую партию в такой же степени своими союзниками, как любого честного политического деятеля, будь то либерал или тори, который стремится предоставить достойный прожиточный минимум, чистое жилище, здоровые условия труда и право голоса каждому взрослому жителю Британии. К несчастью, мой Арчи завидовал именно тем двоим, кого он любил, тем, кто только и мог его терпеть. Он завидовал Богу из- за того, что у него был знаменитый отец и нежная, любящая мать. Он обижался на меня из-за богатого отца, пансионского образования и знаменитого первого мужа, обижался на блеск моих достоинств. Больше всего он завидовал заботе и теплу, которыми окружал меня Бог, и страстной любви, которую испытывала к Бакстеру я; его злило, что наши чувства к нему самому ограничиваются дружеским расположением, приправленным в моем случае некоторой долей чувственности. Потому-то в последние месяцы жизни он и выдумал в утешение себе фантастический мир, где он, Бог и я пребывали в совершеннейшем равенстве. Прожив детство, которое, на взгляд обеспеченного человека, и детством-то назвать нельзя, он сочинил книгу, где утверждалось, что Бог тоже был его лишен, что он всегда был таким, каким знал его Арчи, ибо сэр Колин сработал его по методе Франкенштейна1. Мало того, он и меня лишил детства и школьных лет, написав, что при первой встрече с ним умственно я была не я, а моя маленькая дочь. Выдумав для нас троих это общее равенство в нищете, он потом с легкостью мог изображать мою любовь к нему с первого взгляда и зависть к нему Боглоу1., Но умасшедшим Арчи, безусловно, не был. Он прекрасно знал, что его книга полна хитроумной лжи. Потому-то он и посмеивался в последние недели жизни — он видел, как ловко его вымысел берет верх над истиной. Во всяком случае, мне так кажется. Но почему же он не позаботился сделать вымысел еще более убедительным? В двадцать второй главе, описывая, как мой первый муж: прострелил мне ступню, он пишет: «К счастью, пуля прошла навылет, ПРОБИВ ПЕРЕПОНКУ МЕЖДУ ПЯТОЧНОЙ И МАЛОБЕРЦОВОЙ КОСТЯМИ ПЛЮСНЫ и даже не задев кость». Выделенные слова могут показаться убедительными разве что человеку, ничего не понимающему в анатомии, но это вздор, чушь, чепуха, бессмыслица и ахинея*, и Арчи не мог забыть медицину до такой степени, чтобы этого не знать. Он должен был написать «разорвав сухожилие косой приводящей мышцы большого пальца между проксимальными фалангами второго и третьего пальцев», потому что произошло именно это. Но у меня нет времени разбирать страницу за страницей, отделяя правду от вымысла. Если отбросить то, что противоречит здравому смыслу и этому письму, останется описание некоторых реальных событий, случившихся в мрачную эпоху. Как я уже говорила, на мой нюх, книга так и смердит викториан-ством. Она исполнена в таком же ложноготическом стиле, как памятник Скотту, университет Глазго, вокзал Сент- Панкрас и здание парламента. Я ненавижу подобную архитектуру. Эта избыточная бесполезная декоративность оплачена неоправданно высокими доходами — доходами, выдавленными из чахнущих жизней детей, женщин и мужчин, работающих больше двенадцати часов в день шесть дней в неделю на НЕОПРАВДАННО грязных фабриках; ибо в XIX веке нам уже было известно, как производить вещи чисто. Мы не воспользовались этим знанием. Колоссальные доходы правящих классов были слишком священны, чтобы на них посягать. По-моему эта книга пахнет так же, как пахло у простой женщины под кринолином после дешевой двухдневной железнодорожной экскурсии в Хрустальный дворец. Может быть, я принимаю все слишком всерьез, но я счастлива, что дожила до XX столетия.
И вот, дорогой мой внук или правнук, мои мысли обращаются к тебе, потому что я не в состоянии представить себе мир, в котором шо послание будет прочитано — если оно вообще будет прочитано. В прошлом месяце Герберт Джордж Уэллс (этот пахнущий медом человек!) выпустил книгу под названием «Война в воздухе». Действие происходит в двадцатые или тридцатые годы нынешнего века; книга описывает напет немецкой авиации на США и бомбардировку Нью-Йорка. Всгледстви» этого весь мир втягивается в войну и все крупнейшие центры цивилизации оказываются разрушены. Уцелевшим приходится куда хуже, чем австралийским аборигенам, ведь они лишены первобытных навыков охоты и собирательства. Конечно, книга Г. Дж. — предостережение, а не предсказание. Он, и я, и многие другие — мы надеемся на лучшее будущее, потому что активно его строим. Глазго — волнующее место для убежденного социалиста. Даже в ранний, либеральный период этот город дал миру пример муниципального управления общественным достоянием. Наши квалифицированные рабочие ныне самые образованные в Британии; кооперативное движение популярно и развивается; телефонная система Глазго принята министерством связи как образец для всего Соединенного королевства. ¦ Я знаю, что деньги, которыми оплачиваются наши достижения и наша вера в себя, имеют опасный источник — огромные военные корабли, что строятся на верфях Клайдсайда по государственным заказам в ответ на такие же смертоносные громадины, сооружаемые немцами. Так что предостережениями Г. Дж. Уэллса не стоит пренебрегать.
Но международное социалистическое движение столь же сильно в Германии, как и в Британии. Деятели рабочих партий и профсоюзов в обеих странах согласились, что, если правительства объявят друг другу войну, они немедленно призовут ко всеобщей забастовке. И мне чуть ли не хочется даже, чтобы наша военно-капиталистическая верхушка объявила-таки войну! Если рабочий класс тут же прекратит ее мирными средствами, моральная и материальная власть в крупных промышпенных странах перейдет от хозяев к производителям всего насущного, и мир, в котором будешь жить ТЫ, дорогое мое незнакомое дитя, будет здоровее и счастливее нынешнего. Благословляю тебя.
КРИТИЧЕСКИЕ И ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРИМЕЧАНИЯ
Аласдера Грея
Гл.1, стр.11 Как большинство сельских жителей в старые времена, моя мать не доверяла банкам.
Это не было предрассудком невежественной женщины. В XVIII и XIX столетиях банки часто лопались, отчего страдали в основном мелкие вкладчики, потому что состоятельные люди были лучше осведомлены о надежности тех или иных финансовых фирм. В XX веке в Британии подобные крахи случаются только с пенсионными фондами.
Гл.2, стр.13 Он был единственным сыном Колина Бакстера, первого медика, получившего от королевы Виктории рыцарский титул.
В историческом исследовании «Королевские врачи» (изд-во «Макмиллан», 1963 г.) Джервес Тринг уделяет отцу Боглоу сэру Колину Бакстеру гораздо больше внимания, чем сыну, но при этом пишет: «Между 1864 и 1869 годами его менее знаменитый, но столь же одаренный сын ассистировал при рождении трех принцев и принцесс крови, и, вероятно, именно он спас жизнь герцога Кларенса. По-видимому, из-за слабого здоровья Боглоу Бакстер оставил практику и несколькими годами позже умер в безвестности». В эдинбургской Регистрационной палате нет записи о его рождении, а в записи о смерти за 1884 г. в графах «возраст» и «сведения о матери» стоят прочерки.
Стр.15 Они свели с ума несчастного Земмельвейса, который потом покончил с собой в попытке всколыхнуть общественность.
Земмельвейс был венгерский врач-акушер. Встревоженный высокой смертностью в венском родильном доме, где он работал, он применил асептику, из-за чего смертность снизилась с 12 до 11/4 процента. Но
