Везде, куда бы они ни повернулись, везде были белые каменные таблички.
Он повел ее к театру мертвых.
– Я подписала бумаги, – сказала она. – Даже форму о неразглашении, чтобы защитить тебя. И отдала их одному из наших «приходящих нянь».
– Управление должно бы помочь тебе найти адвоката, чтобы…
– Ненавижу адвокатов.
– Тебе выплатят четверть миллиона долларов.
– Черт бы побрал все страховые компании.
– Тебе не надо будет работать на эту газету в Чикаго, – возразил он. – Писать про адвокатов. Ты сможешь быть поэтом…
– Деньги не могут сделать тебя поэтом…
– Но могут помочь не умереть с голоду.
– …или купить отца, – закончила она.
Они зашли в открытую небу каменную аудиторию. Никого.
– Что ты извлек из этого? – спросила она.
– Больше, чем хотел.
Она посмотрела на него:
– Ну, и дело стоило того?
Он отвел взгляд в сторону:
– Они дали мне еще одну медаль.
– Поздравляю, – сказала она. – Я догадывалась.
В понедельник, спустя два дня, Джон и главный адвокат ЦРУ встретились с вдовой Клифа Джонсона и сомалийской няней в балтиморском офисе адвоката вдовы.
Ничего не объясняя, адвокат, представлявший ЦРУ, предложил вдове двести пятьдесят тысяч долларов, не облагаемых налогом, если она подпишет бумаги, согласившись передать им права на все известные и неизвестные законные активы ее мужа, включая возможное получение наследства. Она должна подписать соглашение о неразглашении. Ее подпись также обеспечит ее детям благотворительный взнос в пятьдесят тысяч долларов, предназначенный на их образование. За вложением и расходованием этих средств будут следить попечители, о которых она никогда раньше не слышала. По тому же контракту сомалийская няня должна получить двадцать пять тысяч долларов – «вознаграждение нашедшему», и ее имя будет внесено в специальный список на ускоренное получение американского гражданства.
Балтиморский адвокат развел руками:
– Это выгодная сделка, у вас не будет претензий.
Две женщины расписались, где им было указано. Когда бумажная работа была закончена, Джон уединился в приемной адвоката, отделанной красным деревом. Пахло хорошей кожей.
Тихий стук в дверь.
Вошел последний оставшийся в живых мистер Джонсон. Дверь закрылась за его спиной. Он смотрел на мужчину из парка широко раскрытыми глазами, в которых впервые за долгое время появился интерес.
Мужчина из парка заставил его поднять руку, как при посвящении в скауты. Мальчик поклялся страшной клятвой никому ничего не говорить. Мужчина держал в руках красную бархатную коробочку. Именная табличка была оторвана с бархата этим утром, но мальчик никогда не узнает об этом.
Мужчина открыл коробочку. Медаль внутри имела ленту с цветами американского флага. На металлическом кружке были изображены орел, щит и оливковые ветви, окаймленные полукругом из слов «ЦЕНТРАЛЬНОЕ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЕ УПРАВЛЕНИЕ». Орел держал в клюве табличку, на которой было выгравировано: «ЗА ЗАСЛУГИ».
Дрожащие руки ребенка взяли коробочку. Мужчина перевернул медаль.
Этим утром балтиморский ювелир заработал двести долларов наличными, из тех, что были подкинуты Джону в коттедж, выгравировав на обратной стороне медали: «КЛИФ ДЖОНСОН».
– Твой отец заслужил это, – сказал Джон, – и он хотел, чтобы ее передали тебе.
На всю жизнь Джон запомнил, как детские руки обвились вокруг него.
Вечером перед похоронами Гласса Дик Вудруфт передал Фонг такую же медаль, которой наградили ее отца. В соответствии с секретными процедурами ЦРУ ее обратная сторона была пустой.
Однажды в полночь три недели спустя Джон наблюдал, как рабочие осторожно устанавливали новую мемориальную звезду на стене фойе в штаб-квартире ЦРУ.
Утром в день похорон Гласса, когда Джон и Фонг обошли круг камней в театре мертвых, она сказала:
– Мои чемоданы в машине.
Солнце отражалось от белых камней.
– Не уезжай, – сказал он ей. – Пожалуйста.
Как долгий выдох.
Тишина, такая странная тишина.
– Ты просто хочешь жениться на богатой девушке, – сказала она.
Даже не моргнул при слове «жениться»:
– Я просто забочусь о тебе.
Она взяла его под руку:
– Почему обо мне?
– Не могу… я не… Наверно, потому, что каждый писатель или поэт должен быть оптимистом, чтобы писать. Поверь мне… Ты чертовски расстроена, и тебе трудно, так трудно… Мы такие разные, но… Это моя жизнь, это я. Мне нет необходимости объяснять это, ты жила этим, знаешь это, знаешь меня. Не спрашивай почему, я не знаю почему, я просто знаю.
Ее пальцы нежно коснулись его лица.
– Парень из Южной Дакоты, сайгонская девушка. – Ее щеки были мокрыми. – Даже если я могу затронуть твою душу… Эта жизнь. Твой мир, твой город, я всегда буду чувствовать себя в нем, как в западне. Возможно, я никогда не смогу освободиться от притяжения этого города, но если я «выйду за него замуж», я буду проклята.
– Или счастлива.
– Если бы я решилась на это, я выбрала бы тебя.
Она поднялась на цыпочки, прикоснулась своими губами к его. Отступила на шаг и сказала:
– Пора идти.
– Ты даже не побывала в моем коттедже.
– Я знаю, где ты живешь.
Сказав это, она пошла прочь.
Но этим утром он не мог. Обошел стороной перешептывающихся туристов, щелкающих фотоаппаратами. Одинокий солдат с винтовкой, стоящий в почетном карауле у памятника своему неизвестному собрату.
В воздухе пахло весной и жизнью. Поспешил пройти мимо стоящего, как каменный монумент, часового.
