него попасть, они обожают музыку, а я ни в чем не могу отказать этим симпатичным существам. – Он широко улыбнулся своим «девочкам», одной из которых, с немыслимо красными волосами, было хорошо за пятьдесят.
– Вы знакомы с моей... нашим очень хорошим другом, леди Августой Монтигуа дель Фуэго?
Леди Августа, которую он уже видел на балу прошлым вечером, была пухленькой немолодой особой, с прической из ярких красных завитков. Сегодня она была в сногсшибательном платье из пурпурного с золотом атласа, с невероятно низким вырезом, открывающим великолепную грудь.
– Мистер Рейн. Мы не встречались прежде. Иначе я непременно запомнила бы вас. – Она прошлась взглядом по Себастьяну сверху вниз с бесстыдным женским одобрением и выдала ему такой шаловливый взгляд, что он разрывался между шоком от ее дерзости и удивлением от ее вульгарности.
Он не смог сдержать улыбку.
– Милорды, леди и джентльмены... – Леди Торн позвонила в маленький серебряный колокольчик, призывая всех к вниманию и окидывая комнату пристальным взглядом, не допускающим возражений. Те, что все еще стояли и болтали, поспешно нашли свои места.
Возникло небольшое столкновение, поскольку миссис Дженнер попыталась заставить мисс Хоуп поменяться с ней местами, но леди Торн впилась в нее таким сладко-свирепым взглядом, что та притихла. Себастьян бросил быстрый взгляд на компаньонку. Она выглядела так, будто страдала от разлития желчи.
Вероятно, она хотела бы сидеть поближе к двери и в случае, если вдруг почувствует себя хуже, смогла бы покинуть концерт, подумал он. Мисс Хоуп занимала место в конце ряда стульев и Себастьяна посадили рядом с ней. Он должен был предложить поменяться местами с компаньонкой, но леди Торн, наверняка, возражала бы против любых дальнейших задержек.
Наступила тишина.
И все же он должен был поменяться местами, запоздало понял Себастьян, и вовсе не ради компаньонки. Стулья стояли настолько близко, что он чувствовал запах духов мисс Хоуп. И уголком глаза мог видеть, как при дыхании тихо поднимается и опадает ее грудь. Он был уверен, что не слышал вступления перед концертом. Ну, что ж, музыка его не волновала.
Зато у него пропадала тема для разговора, которую они могли бы обсудить завтра с леди Элинор. Он оглянулся туда, где сидел Джайлс, прямо возле леди Элинор. Джайлс, как преданный друг, соблюдал интересы своего товарища.
– Граф Феликс Владимир Римавски.
Стройный мужчина среднего роста шагнул на низкую сцену, с таким видом, словно был тут хозяином, – скрипка зажата под рукой. Одетый в великолепный турецкий красный жакет, близкий к военному стилю, с эполетами и спускавшейся вниз золотой тесьмой; плотно облегающие белые бриджи и высокие блестящие черные ботинки. Скрипач был мрачно красив, с бледным, трагическим лицом и недоступными пониманию славянскими глазами. Ветер растрепал его длинные черные волосы, и они спутанными локонами упали на его широкий, бледный лоб. Ему каким-то непостижимым образом удалось соединить в себе стать военного с налетом цыганской свободы в движениях. Он самодовольно прошелся по сцене и встал на краю, тишина в зале сразу же заполнилась безмолвной страстью.
Себастьяну его вид сильно не понравился, точнее он его возненавидел.
Женская часть аудитории вздохнула и взволнованно захлопала. Граф Феликс Владимир Римавски бросил на них сумрачный взгляд. Немедленно установилась гробовая тишина. Он поднял скрипку к подбородку.
Шерсть его жакета, решил Себастьян, была самого низкого качества. Красная краска не смогла выкрасить ее достаточно хорошо. При первом же дожде она, вероятно, потекла бы, окрашивая эти обтягивающие белые бриджи мутными разводами. Эта мысль пришлась ему по душе.
Граф Феликс Владимир Римавски отбросил назад голову, закрыл глаза и заиграл. Его скрипка рыдала и тосковала от неимоверных эмоций. Себастьян мог ничего и не знать о музыке, но он должен был признать: этот ублюдок был хорош, черт его возьми! Леди вокруг него вздыхали и практически падали в обморок, их тела слабо двигались в такт музыки, темп которой то убыстялся, то замедлялся.
Себастьян не мог вынести противоречия, наблюдая за этим попугаем на сцене, отбрасывающим назад свои дикие напомаженные кудри, в то время как его скрипка рождала ангельские звуки. Он отвел глаза и уставился как загипнотизированный на мягкие оборки вокруг нежной кожи груди мисс Хоуп. Оборки приподнимались и опадали. Это платье имело слишком низкий вырез. Ее компаньонка была просто обязана что-то с этим сделать, подумал он, а затем, внезапно осознав, куда смотрит, резко вернул свой взгляд назад на сцену.
Во время игры граф невольно двигался, делая бедрами такие невообразимые выпады, что Себастьяну очень хотелось наброситься на него с кулаками.
Себастьян закрыл глаза, после чего ему осталось только вдыхать запах духов мисс Хоуп. Ваниль, роза и женщина. Их плечи почти соприкасались. Ему казалось, что он практически ощущает теплоту ее кожи. Она дышала глубоко. И его мысли упрямо сосредоточились на ее груди, заключенной в оборки. Или не заключенной совсем ни во что. Или заключенной в его руках.
Какая низость. Он открыл глаза и, вытянув скрещенные в лодыжках ноги, уставился на свои ботинки. Он не нашел ничего более безопасного, что мог бы сделать в данной ситуации.
Разрушительная континентальная скрипичная музыка. Она всколыхнула эмоции людей. Он снова посмотрел на графа, надеясь, что раздражение, появлявшееся при взгляде на этого человека, заменит причиняющее беспокойство пробуждение основ его существа.
Смирившийся Себастьян сложил на груди руки, снова уставился на свои ботинки и заставил себя продолжать терпеть адовы муки этого вечера. Или запрещенное блаженство.
***
Как только пьеса закончилась, Хоуп вздохнула. Она на самом деле не ожидала, что получит наслаждение от сегодняшнего вечера: музыка была страстью Фейт, а не ее. И поскольку большинство людей, которые хотели видеть этого экстравагантного венгра, были женщинами, Хоуп никак не ожидала встретить тут мистера Рейна. Но мало того, что он приехал, так его еще и посадили рядом с ней.
Его друг мистер Бемертон сидел далеко от них – в другой части комнаты с леди Элинор Вайтлоу. Возможно, миссис Дженнер была неправа; возможно, это мистер Бемертон преследовал леди Элинор, а вовсе не мистер Рейн. А может быть, это была просто уловка, чтобы положить конец начавшимся слухам.
Были ли они оба заинтересованы в леди Элинор? Может быть, из-за этого они разошлись? Хоуп с расстояния рассматривала данную леди. По внешнему виду она едва ли могла рассчитывать на заинтересованность двух красивых мужчин, которые начали бы соперничество за ее внимание. У нее была репутация чудачки, и, судя по ее сегодняшнему наряду, она явно выглядела как леди, у которой полностью отсутствовал всякий вкус. Хотя...
Хоуп нахмурилась. Она и прежде несколько раз встречала леди Элинор, но в то время не составила о ней никакого особого мнения. Она казалась очень тихой и смотрела на нее неодобрительно, так что Хоуп старалась по возможности ее избегать. Но сегодня вечером, глядя на строгое серое платье леди Элинор, такой же серый платок, призванный скрыть как можно больше, и волосы, зачесанные назад и убранные под плоскую невзрачную шляпку, Хоуп вдруг вспомнила о своем деде и о том, как он заставлял их одеваться.
Как будто быть женщиной – преступление...
Скрипач топнул ногой и Хоуп виновато подскочила, но он сделал это не для того, чтобы привлечь ее рассеянное внимание; он начал играть драматическую цыганскую песню с массой различных движений и притоптываний. Он двигался вдоль маленькой сцены, а его скрипка трепетала на зыбкой грани между жизнью и смертью. Несомненно, мужчина на сцене был красив, подумала Хоуп. Эти дикие мальчишеские кудри и этот мрачный красивый рот покорили половину лондонских леди. Он был словно воплощением образа, явившегося из наиболее причудливых стихов лорда Байрона[38].
Но ее он нисколько не заинтересовал.
Граф снова притопнул ногой: как казак, предположила она. Хоуп пробежалась глазами по комнате. Казалось, что все очарованы. Леди подались вперед на своих стульях, руки восторженно прижаты к груди, они вздыхали от восхищения, а граф играл и притопывал, и отбрасывал свои длинные черные кудри. Было в нем что-то неестественное, театральное, в том способе, которым он преподносил себя публике. И было нечто большее, чем просто некоторая вульгарность, в том, как сильно обтягивали его эти белые бриджи. Она предположила, что это свойственно актерам. Конечно, он умел играть. Не то, чтобы она была знатоком по части музыки; это она оставляла своей сестре.
Она взглянула на Фейт и улыбнулась. Ее застенчивая сестра сидела, вытянувшись в струнку, сильно сжав свою сумочку, уставившись на венгра широко раскрытыми глазами, ее полуоткрытый рот говорил о полном восторге. Граф Феликс Владимир Римавски был не просто хорош, поняла она; он, должно быть, был абсолютно неподражаем. Фейт могла быть весьма критичной по отношению к плохим исполнителям и имела тенденцию восхищаться любым, кто играл хоть сколько-нибудь хорошо, но Хоуп никогда не видела, чтобы сестра смотрела на какого-нибудь музыканта так, как сейчас: с той степенью восхищения, переходящей почти в обожание.
Фейт раскрылась для него. Для его таланта и мрачной привлекательной внешности. Хоуп же не нашла графа и на грамм столь же привлекательным, как того большого, с негодованием смотрящего в ее сторону мужчину. Она искоса глянула на него, чтобы узнать, увлечен ли мистер Рейн музыкой, но он уставился на свои ботинки, погруженный в свои мысли. «Что его так мучит?» – снова спросила она себя. Была ли это леди Элинор, или музыка, или что-то еще, какая-то неизвестная ей проблема? Он казался таким напряженным и несчастным. Она хотела наклониться в его сторону, скользнуть к нему рукой и успокоить его.
После финального крещендо, граф, исчерпав свою энергию, элегантно крутанулся и упал на соседний стул, заявив, что он нуждается в отдыхе, прежде чем сможет продолжить концерт. Леди и слуги помчались его поддержать.
Раздалось приглушенное фырканье. Это был Рейн.
Хоуп улыбнулась. Судя по тому огромному вниманию, которое мистер Рейн уделил собственным ботинкам, она поняла, что он не был очарован графом; теперь она подозревала, что их мнения относительно данного человека могли совпадать.
– Итак, мистер Рейн, что вы думаете о... – начала она, но тут Фейт настойчиво потянула ее за руку.
– Хоуп! Хоуп, я должна с ним встретиться! Пошли!
Фейт была непреклонна. Для ее близняшки было необычно заставлять кого-то что-то делать, а потому, бросив мистеру Рейну легкую примирительную улыбку, Хоуп позволила утянуть себя прочь, чтобы присоединиться к толпе поклонниц графа.
Граф недовольно отклонил все формы восстановления сил, предложенные ему леди, оказавшимися в первых рядах его поклонниц.
– Вино и пироги? Тьфу, пища для леди. Я – мужчина!
Шампанское он отклонил тоже.
–
Хоуп наблюдала за этой сценой, несколько удивленная претензиями данного человека и тем, как его поклонницы наперегонки пытались ему угодить.
– Ветчина? Вот еще! Вы
Он взглянул на оскорбительное блюдо с отвращением. Леди, которая предложила его, отскочила прочь, принося извинения. Минуту назад она выхватила блюдо с нарезанной ветчиной у лакея и с триумфом предложила ее графу. Жена баронета, подлизывающаяся к актеру. Как и половина чрезвычайно благовоспитанных леди в комнате. Это было экстраординарное зрелище.
Разве они не видели, что отказ быть довольным являлся частью его игры? Хоуп повернулась к сестре, чтобы разделить с ней понимание этой шутки, но Фейт там не оказалось.
– Возможно кусочек копченого лосося на небольшом ломтике слегка намазанного маслом хлеба, граф Римавски?
Хоуп с изумлением услышала, что это предложение произнес мягкий голос ее сестры. Неужели все сошли с ума?
