и те не прекратили огонь. С противоположного берега реки поднимался дымок — оттуда по колонне несколько раз шарахнули из гранатометов, но не попали. Стрелять из пушек по зеленке не было никакой необходимости — «духи» уже растворились.
До сумерек сумели поменять траки на подорванном танке. Пришлось двигаться вперед еще с километр — там дорога немного расширялась, и можно было развернуться. Ночью въехали в Джелалабад и передохнули минут двадцать. Потом на БРДМе отправились в Самархель. По пути нас несколько раз останавливал патруль из советских воинов. Они стояли по одному через каждые 500 метров, вооруженные лишь автоматом, а вокруг — заросли «зеленки» и ни души. В общем, подарок для «духов». Услышав родную речь, солдаты заметно приободрялись, Мы на свой страх и риск стали собирать их и сажать на броню, к ночи всех доставили в их часть.
Совсем поздно ночью приехали в Самархель, а оттуда вновь поехали в гостиницу афганских летчиков, где пили гидролизный спирт, подаренный советнику пехотной дивизии нашими вертолетчиками. Я чувствовал себя хорошо, но очень устал. Поэтому не заметил стекла, вставленного накануне в дверь гостиной комнаты. Я вышел через дверь, даже не порезавшись. Это было единственное стекло во всем здании.
Утром, попив чаю с лимонами, сорванными прямо из окна, стали обдумывать план следующего марша. Через четверо суток все было готово. На этот раз нас должны были прикрывать сверху вертолеты, предварительно «поработав» по целям с раннего утра. Предполагалось, что к месту «работы» мы должны были прибыть к 12 часам дня, а вертушки раз в два часа долетать до нас, и в случае необходимости подавлять огневые точки духов.
Все повторилось снова, правда, на этот раз мы успели добраться до места, где затонул танк. На мине подорвалась БМП — слава богу, обошлось без потерь. Нас удивило, что боевые машины следовали точно по следам, проложенным головной машиной, а БМП все-таки «схватила» мину. Потом оказалось, что рвемся мы на компрессионных «итальянках». Миноискателем ее обнаружить невозможно — корпус пластиковый. Она срабатывает при замыкании контактов, которое происходит постепенно, а не сразу. Целая колонна автомобилей может проследовать по заминированной дороге, и лишь последняя машина, замкнувшая контакт, взлетает на воздух. Тогда мы этого еще не знали. За неимением саперов, послали обследовать обрывистый спуск афганскую пехоту — никто не подорвался, и решено было приступить к работе.
Афганский старик «водолаз» прикрепил себе на шею тяжелый камень и обвязал торс веревкой. В правой руке у него был трос с карабином, который он был должен зацепить за танковый крюк. При виде «водолаза» родственники погибших танкистов заплакали, а меня почему-то стал душить невесть откуда взявшийся хохот. Худшие предположения оправдались, и через пятнадцать минут мы дружно откачивали захлебнувшегося в стремнине «водолаза». Он долго поводил глазами, не соображая, на каком свете находится. Окончательно он пришел в себя лишь когда мы его напоили чаем и заплатили 100 афгани за риск. Он остался очень доволен. В реку полезли мы с Абдуллой. Меня и зампотеха страховали двумя тросами, каждый из которых держали четыре человека. С горем пополам карабин удалось за что-то зацепить, и мы стали разворачивать тягач. Выходило так, что ни при каком исходе танк вытянуть на платформу тягача было невозможно — слишком узка была дорога, но все же решили тянуть, чтобы достать из танка погибший экипаж и передать тела родственникам. Трос рвался раз десять. Мы с Лисовым посчитали на бумажке, что для подъема потребуется аж 8 блоков, через которые продевается трос, а в наличии было только 5. Все же, презрев законы физики, мы вытащили злополучную машину на откос. Когда вода через открытые люки слилась, внутрь танка полезли добровольцы. Их рапорт был неутешителен: от воды трупы разбухли так, что вытащить их не представлялось возможным. Достали нож, стали прокалывать тела, чтобы выпустить из них воду. К сумеркам удалось извлечь лишь механика-водителя и снять ДШК. Вернулись домой. Через неделю вновь отправились пытать счастье в район падения танка.
Вероятно, «духи» следили за манипуляциями по извлечению танка и заминировали всю округу. Но и мы были не лыком шиты — впереди уже шел танк с минным тралом, похожим на каток для укладки асфальта. Правда, после трех-четырех мин водитель окончательно оглох от разрывов, и пришлось сажать на его место батальонных офицеров. На излучине дороги, еще за километр до вытащенного танка, в этот день нас зажали серьезно. Стреляли сверху слева — с горы, и из зарослей на правом берегу реки. Местонахождение их позиций выдавали лишь дымки от выстрелов. Колонна вела ответный огонь на подавление из пулеметов и орудий. Нога нашего стрелка просто влипла в педаль турели КПВТ. Мы стреляли сначала через бойницы из автоматов, затем, поняв, что нас сейчас сожгут, выскочили из брони и залегли у колес. Духи продолжали нас долбить.
Ситуацию спасли вертолеты — слава советнику-стрелку! Раздалось характерное «хрюканье» — полетели НУРСы (неуправляемые реактивные снаряды) и когда пыль опустилась, на месте «зеленки» на островке остались лишь обгорелые пни да воронки. Пехота полезла вверх на гору, а мы силами двух БМП, которые стояли почти в хвосте конвоя, столкнув в реку грузовик и филигранно развернувшись на одном месте, пошли назад в сторону Джелалабада, чтобы обогнуть злополучное место с тыла. Маневр удался. Правда, через полтора часа, когда мы ворвались в забытый богом кишлак, состоявший из пяти-шести дувалов, там уже хозяйничали афганские солдаты, реквизировавшие у местного населения продовольствие. Перечить мы им не стали — злоба на «духов» еще не утихла. Хотелось все разбить и всех уничтожить. Правда, сдержали себя, и пошли искать воду — жара была невыносимая. Нашли какой-то арычок. Откуда там, на горе взялась вода, я в тот момент не подумал. Она воняла тухлятиной, но решили, что это все же лучше, чем пить из реки — сразу вспоминались трупы танкистов. Хотя из реки я тоже до этого попил, чтобы не изжариться на солнце. Зараза в воде была везде.
Вечером следующего дня в Самархеле меня бил озноб, лоб горел. Начались рвота и понос, которые не проходили несколько дней. Лисов в итоге, отвергнув мои просьбы остаться, погрузил меня в вертушку и отправил в Кабул. На джелалабадском аэродроме при построении перед отлетом я блевал и меня запустили раньше времени внутрь, где я лег на скамейку. Из кабульского аэропорта в город пошел пешком — я никому был не нужен. От жары и температуры, почти терял сознание, автомат волочил за собой будто собаку на веревке. Ехавшие из аэропорта незнакомые советники, заметив меня, уже сидевшим на обочине дороги, притормозили и доставили домой. Я открыл дверь квартиры и рухнул на койку. Организм не принимал ничего — и еда и вода выходили через несколько секунд через все отверстия, которые имеются в человеческом теле. Дома никого не было — как назло все уехали по командировкам. В таком состоянии через пару дней меня и застала дома знакомая медсестра Галя Живова, сама одела в теплую куртку (на дворе стоял июнь) помогла доковылять до «таблетки» — медицинского УАЗика-«батона», которая отвезла меня в афганский госпиталь. Под капельницами я пролежал около трех недель, попутно принимая внутрь швейцарские лекарства — медицинскую «гуманитарную помощь» ООН. С тех пор я очень сильно зауважал международное сообщество — если бы не оно, то неизвестно чем бы все это кончилось. Знаю точно, что в то время таких лекарств в советских медсанбатах не было, да, наверное, и мест свободных — из провинций пошел вал раненых и больных, так что некоторых пациентов клали в афганские госпитали.
Мой сосед по койке — борттехник вертолета Сережа с ранениями в обе ноги — ковыляя на костылях по палате, старался меня развлечь, как мог. Его сюда доставили из Джелалабада неделей раньше — в раны попала инфекция, и наш медсоветник по инфекционным болезням опасался худшего сценария развития болезни. Однако мы были молоды и сильны духом — болезни потихоньку отступали. Узнав, что через четыре недели у меня выходит «дембель», врач от чистого сердца предложил мне остаться полежать в больнице — от греха подальше. Человек он был очень сердечный, до Афганистана работал в Центральном военном госпитале в Москве. Говорят, что за полтора года, проведенных в Афгане, он от ужасов войны спился, и его отправили на родину.
После завтрака мы с Серегой обычно выползали в больничный сад — погреться на солнышке и посмотреть на обитателей больницы. Мы были единственными в то время пациентами-иностранцами, и пользовались заслуженным вниманием афганских медсестер. За нами ухаживали две афганские медсестры — красивая Джамиля и похожая на балерину Нагиля. Правда, у последней лицо было немного попорчено оспинками. Выписали меня после того, как мы устроили в палате инсценировку нашей «безвременной кончины». Включив бактерицидную лампу, изливавшую на все окружающее сине-зеленый свет, мы завернулись в простыни и легли в койки, взяв в руки зажженные свечи. От лампового излучения лица наши приняли мертвенно-бледный оттенок. Позвонили в звонок экстренного вызова медперсонала. Что там творилось — словами передать невозможно. Медсестра с криками «шурави умерли!» неслась по больничным коридорам в реанимацию. Вбежавший солдат-охранник сделал свои выводы: заорал, что «русские сошли с
