Рост мой составляет 1 метр 87 сантиметров. В общем, в течение 14 месяцев я вволю набился головой о броню и люки; таял как жир на сковороде внутри танков и БМП при температуре воздуха плюс 60 по Цельсию; дружески общался с политическими заговорщиками, убийцей президента Нура Мохаммада Тараки, адъютантами премьер-министра Хафизуллы Амина, видными революционерами и простыми солдатами; увертывался от пуль под Джелалабадом; болел брюшным тифом. Эта была моя «стажировка в Кабульском университете», которая закалила мою волю, сделав, правда, ожесточенным и несколько неуравновешенным. Но, обо всем по порядку…
Прямо напротив центральной тюрьмы «Пули-Чархи», тогда еще не особо заполненной заключенными, на высоком холме располагались две танковые бригады — 4-я и 15-я, офицеры которых принимали самое деятельное участие в Апрельской революции и свержении в 1978 году президента Мохаммада Дауда, двоюродного брата короля Захир-Шаха. Командир одного из экипажей, впоследствии и всей 4-й бригады — Мохаммад Аслан Ватанджар, первым ворвавшийся на своем танке в президентский дворец в апреле 1978 года, одним из первых военных серьезно ворвался и в большую политику. В то время он уже успел побывать министром обороны Афганистана, но по старой привычке частенько навещал свою альма-матер, где выпивал со своими бывшими сослуживцами. В один из таких визитов я с ним и познакомился. Он был лишь на несколько лет старше меня. Небольшого роста, непоседливый, с писклявым голоском. Я невольно сравнил тогда его с кузнечиком, который все время прыгает и никак не может найти себе места.
Впоследствии, когда я уже работал в Афганистане в качестве корреспондента ТАСС, то давнишнее знакомство с Ватанджаром открывало мне почти все двери в афганском Министерстве обороны, а также Отделе Обороны и юстиции ЦК НДПА.
…Два года назад революционер Ватанджар умер от болезней, голода и нищеты на Украине. У его боевых друзей — таких же бездомных афганских офицеров, которые были вынуждены покинуть Родину, едва хватило денег, чтобы его похоронить.
В течение полутора месяцев я общался с «низовым» офицерским составом, постигая азы языка дари в пуштунском исполнении. Учеником я оказался способным, и уже вскоре лихо переводил новобранцам, из чего состоят внутренности танка. Чтобы понять на русском, что я, собственно, перевожу, пришлось втихую — чтобы советники не узнали — договариваться с местными комбатами о том, чтобы за пару бутылок коньяку «Белый Аист» они научили меня премудростям управления боевыми машинами. С тех пор я умею водить танк и БМП. Дай бог, чтобы эти навыки мне больше не пригодились.
С новобранцами дело обстояло хуже. Согнанные в армию крестьяне никак не хотели понимать, чего от них хотят советские советники. Почти каждый день происходило ЧП. То забыли включить стабилизатор, и цевьем орудия заряжающего на ходу растерло по стенам его боеотсека, то кто-то задохнулся внутри танка во время учебных стрельб из-за того, что не работал воздухоотсос — вентилятор. Впрочем, он не работал на Т-62 никогда. Я до сих пор удивляюсь, как в такой жаре, пыли и грязи техника вообще двигалась. Но двигалась же, и даже в Джелалабаде, где температура в тени доходила до 60 градусов, а тени не было и в помине.
В сентябре в Кабул стали огромными группами прибывать военные советники батальонного и ротного уровня. Потянулись и ненавистные мне политработники, лекции которых я переводил «от вольного», так как уловить смысл сказанного ими не мог и на родном языке. Впрочем, все были довольны. Особенно афганцы. Пока толстенький замполит с Украины рассказывал о величии и могуществе Советского Союза и его Вооруженных сил, я с умным видом объяснял им, что все должны сделать сосредоточенные лица, кивать, и всячески изображать крайнюю заинтересованность в том, что талдычит советник. Я же рассказывал им о том, как простые люди живут у нас в стране, а также байки из своей жизни. По существовавшему между нами уговору, никто из курсантов в конце лекции вопросов не задавал. Когда замполит спрашивал, есть ли у кого-нибудь вопросы по лекции, то вставал один из них и говорил, что все всё поняли и узнали много нового. Советник, довольный, отваливал обедать наверх, в штаб бригады, а я оставался в батальоне трапезничать с младшими офицерами.
Подавали обычно одно и то же: на первое — суп-шурпу с горохом, травой и перцем, на второе — верблюжатину с рисом. Верблюжатина, кстати, похожа на швейковскую лошадь — сколько ни вари, все равно жесткая, и распадается на отдельные волокна. Затем обычно следовал чай с кульчей — орехами и конфетами, закатанными в сахар. Иногда вместо орехов попадались камушки — так я сломал первый зуб. С зубами, кстати, совсем не везло. Накануне приезда в Кабул пошел в районную поликлинику к стоматологу, который удалил, как ему казалось, больной зуб. Через пару недель щеку разнесло так, что я стал похож на китайца — глаза заплыли. Офицеры в бригаде произвели мне операцию — выковыряли оставшийся в десне осколок кортиком, залив рану чистым спиртом. В общем, пронесло. Но из-за отвратительного качества воды зубы разрушались молниеносно. По возвращении на родину пришлось серьезно заняться своей челюстью и залечивать более 10 дыр. Из-за отвратительной воды многие советники теряли не только зубы, но и волосы. Почти треть наших военных после командировок в Афганистан страдали почечно-каменной болезнью, тяжелыми формами гепатита.
«Лафа» продолжалась совсем не долго. В конце лета в стране началась политическая чехарда. На уровне танковой бригады это выразилось в том, что некоторые офицеры просто исчезали, и никто не мог сказать — куда именно. Портреты Нура Мохаммада Тараки в батальонах сменили постеры уже двух руководителей революции — улыбающееся лицо Нура и серьезное — премьер-министра Хафизуллы Амина. Изображены они были вместе. Лично у меня работы поубавилось — политработники перестали грузить солдат-крестьян информацией о личных качествах вождей, и делали упор в основном на нерушимость афгано-советской дружбы и вредоносность для судеб революции сил империализма. Офицеры-афганцы стали меньше общаться с советниками, в свою очередь, наши старшие советники во главе с полковником Виктором Николаевичем Пясецким перестали денно и нощно биться в преферанс, все чаще стали ездить на какие-то совещания в «старый микрорайон», построенный, кстати, еще во времена правления Дауда для армейских офицеров. Мне выдали оружие — пистолет Макарова, который во избежание недоразумений я тут же спрятал в морозильный отсек холодильника — чтоб не выстрелил. Подспудно я чувствовал, что назревает что-то нехорошее, но старался гнать тревогу прочь.
8 сентября на работу не поехали. Советники, ничего не объяснив, объявили о затяжном выходном дне. По этому случаю, замполит второго батальона украинец Валера «злоупотребил» и упал вместе с УАЗиком, за рулем которого находился, в ближайший арык. Машину достали быстро и тихо — благо был уже вечер. Но Валера умудрился в воде потерять свой пистолет, и, подобно рыбаку, всю ночь просеивал ил в арыке. Я на несколько дней дал ему свой — затем он приобрел у афганцев новый. В общем, сделал правильно. Советники менялись, документы пропадали, и уже через год никто и не вспомнил о злополучном пистолете Макарова.
Пару дней спустя, когда афганский президент возвратился в Кабул с Кубы, к Энверу Ахмедзянову приехал атташе посольства — его знакомый Андрей Копейко, и поведал нам страшную историю о двух заговорах — на Тараки и Амина, каждый из которых, впрочем, не удался. Он посоветовал мне и впредь на работу не ездить — 4-я бригада, по его словам, была в тот момент подобна пороховой бочке. В течение нескольких дней мы все тщетно пытались что-либо разузнать. Новости поступали самые разные: об убийстве адъютанта Тараки Таруна и ранении адъютанта Амина Вазира, о том, что Ватанджар в составе «банды четырех министров» пытался поднять 4-ю танковую бригаду против Амина, но наш комбриг Ахмаджан, кстати, один из адъютантов Амина, предотвратил выступление батальона на стороне Тараки и арестовал комбата с батальонными офицерами.
Все прояснилось уже через несколько дней. Через СМИ Тараки отчитался перед партией о поездке на Кубу и посетовал на свое пошатнувшееся здоровье. Он попросил НДПА освободить его от обязанностей руководителя государства и революции. Власть перешла к премьер-министру Амину, на мой взгляд, самому деспотичному и кровожадному из руководителей Народно-Демократической партии Афганистана (НДПА). Оставалось лишь гадать, будет ли болезнь товарища Нура тяжелой и продолжительной, либо он покинет этот свет скоропостижно, «сгорев» на работе. Меня снова вызвали в часть. Время начало отсчитываться по-новому…
Кабул, осень 1979 года
