это невольным образом развило в нем тот грубый эгоизм, который часто встречаем мы в семьянистых мужиках. Впрочем, расчеты рыбака в особенности основывались на мальчике, которого привел женин родственник. Как бы ни велико было семейство простолюдина, лишний мальчик не бремя.
'Дочь - отрезанный ломоть, лишние зубы при хлебе; возрастет, прощайся с нею, выдавай ее замуж, да еще снаряжай и приданое!'
Мальчик - иное дело: лишний столб, подпора и надежда дома, - везде пригодится. В самых многолюдных зажиточных крестьянских семьях встречаешь приемыша. Многие сметливые мужики дают даже денег бедному, обремененному семейством соседу, с тем чтобы тот отдал им на 'воспитание' сынишку; они обязуются платить за приемыша подати, справляют за него все повинности. Бывают примеры, что хозяин усыновляет своего приемыша, женит его на родной дочери, передает ему весь дом и все хозяйство. Но такие примеры - исключение из общего правила. По большей части участь приемыша не представляет много утешительного. 'Чужой человек!' И растет он, ничьему сердцу не близкий, никем не обласканный; ни одно приветливое слово, ни один ласковый взгляд не осветят детских лет его… Сызмала привыкает он к грубой речи, неправому слову и всякой неправде. Проходят годы, но время не улучшает судьбы бедного горько- одинокого сироты. Продолжает он нести свой трудный, часто непосильный крест, с тем чтобы пойти за хозяйского сына в солдаты или умереть под старость бобылем без крова и хлеба.
Такая участь, конечно, не предстояла Гришке в доме рыбака. Жена Глеба была баба добрая, богобоязливая; к тому же парнишка приходился ей сродни - обстоятельство, имеющее всегда в нашем крестьянстве сильное действие на отношения людей, живущих в одной и той же избе. Сам Глеб также не был злой человек. Он был только крепковат, не любил потачки давать, любил толк во всем и дело. Что говорить, много разных соображений бродило в голове его по поводу приемыша - не без этого, но все же судьба Гришки не обещала больших горестей.
Глеб не заметил, как наступило утро, как пробудились куры и голуби и как затем мало-помалу все ожило вокруг.
Но зато при первом звуке, раздавшемся в сенях, он быстро поднял голову и тотчас же обратился в ту сторону. Увидев жену, которая показалась на крылечке с коромыслом и ведрами, он пошел к ней навстречу, самодовольно ухмыляясь в бороду.
- Что рано поднялась? Куда те несет? - сказал он с обычною своей шутливостью.
- Видишь, с ведрами, за водой иду, - неохотно отвечала Анна, спускаясь по шатким ступеням крыльца.
Тетка Анна, не мешает заметить, находилась в это утро в самом неблагоприятном настроении духа. Прием, сделанный Глебом ее родственнику, и особенно объяснение его с Акимом - объяснение, отнимавшее у нее последнюю надежду пристроить как-нибудь родственника, - все это сильнейшим образом вооружало старушку против мужа. Насмешливый вид Глеба окончательно раздражил ее, и в эту минуту она готова была ведрами и коромыслом проучить сожителя. Ничего этого не случилось однако ж; она ограничилась тем только, что потупила глаза и придала лицу своему ворчливое, досадливое выражение - слабые, но в то же время единственные признаки внутреннего неудовольствия, какие могла только дозволить себе Анна в присутствии Глеба. Дело в том, что тетка Анна в продолжение двадцативосьмилетнего замужества своего не осиливала победить в себе чувства робости и страха, невольно овладевавшие ею при муже. Чувства эти разделяли, впрочем, все остальные члены семейства. Мудреного нет: Глеб был человек нрава непреклонного, твердого как кремень и вдобавок еще горячего и вспыльчивого. Жена ли, дети ли - все это в глазах его не представляло большой разницы: он всех их держал в одинаковом повиновении. В эти двадцать восемь лет он или подтрунивал над детьми и женою (когда был в духе), или же всем доставалось в равной степени, когда был в сердцах. Все бежали тогда куда могли, лишь бы на глаза не попадаться. В делах семейных и хозяйственных никто не смел подавать голоса: жена не смела купить горшка без его ведома; двадцатилетние сыновья не смели отойти за версту от дому без спросу. Замечательнее всего, что при всем том старый рыбак редко поднимал шум в доме и еще реже подымал руку; по большей части он находился в веселом, шутливом расположении духа.
Ответив мужу, что шла за водою, тетка Анна хотела пройти мимо, но Глеб загородил ей дорогу.
- Вижу, за водой, - сказал он, посмеиваясь, - вижу. Ну, а сноха-то что ж? А? Лежит тем временем да проклажается, нет-нет да поохает!.. Оно что говорить: вестимо, жаль сердечную!.. Ну, жаль не жаль, а придется ей нынче самой зачерпнуть водицы… Поставь ведра, пойдем: надо с тобой слова два перемолвить.
Сказав это, рыбак направился к задним воротам, выходившим за огород. Старуха поставила ведра и не без некоторого смущения последовала за мужем.
- Вот что. - начал он, когда оба они очутились в проулке и ворота были заперты, - что ты на это скажешь: отпустить нам Петрушку али нет, не отпущать?
- Как знаешь, твоя воля, - отвечала жена, обнаруживая удивление в каждой черте добродушного лица своего.
Первый раз в жизни Глеб обращался к ней за советом; но это обстоятельство еще сильнее возбудило внутреннюю досаду старушки: она предвидела, что все это делается неспроста, что тут, верно, таится какой-нибудь лукавый замысел.
- Сдается мне, отпускать его незачем, - сказал Глеб, устремляя пытливый взгляд на жену, которая стояла понуря голову и глядела в землю, - проку никакого из этого не будет - только что вот набалуется… Ну, что ж ты стоишь? Говори!
- Что мне говорить, - возразила Анна, знавшая наперед: что бы она ни сказала, муж все-таки поставит на своем.
- Он, может статься, говорил тебе об этом. 'Поди, мол, отца попроси!' Либо другое что сказал?
- Словечка не промолвил.
Глеб недоверчиво покосился на старуху.
- По-моему, - вымолвил он, произнося каждое слово с какою-то особенною выдержкою, - пусть лучше дома живет… Ась?
Глеб знал, что мать и дети ничего не таят друг от дружки: выпытывая мнение жены - мнение, до которого ему не было никакой нужды, он думал найти в нем прямой отголосок мыслей Петра; но, не успев в этом, он тотчас же перешел к другому предмету.
- Не видала ли ты нынче Акима? - спросил он неожиданно.
- Нет, не видала.
- Должно быть, спит еще. Ну, пущай его, пущай понежится; встанет, смотри, покорми его.
Старушка подняла голову; но лицо ее, на минуту оживившееся, снова приняло недовольное выражение, когда муж прибавил:
- А там пущай идет, куда путь лежит… Вишь, что забрал в голову: возьми его в работники!
- Не знаю, с чего так не полюбился, - пробормотала Анна, обращая, по-видимому, все свое внимание на щепки, валявшиеся подле плетня.
- Пес ли в нем! - продолжал Глеб, не отрывая от жены зоркого взгляда.
- Да что ты, в самом-то деле, глупую, что ли, нашел какую? - нетерпеливо сказала она. - Вечор сам говорил: не чаял я в нем такого проку! Вчера всем был хорош, а ноне никуда не годится!.. Что ты, в самом- то деле, вертишь меня… Что я тебе! - заключила она, окончательно выходя из терпения.
Глеб не спускал с нее глаз и только посмеивался в бороду.
- Так как же, стало, по-твоему, надо взять его? - сказал он.
Тетушка Анна замялась.
- Что ж, не худой он человек какой, - проговорила она смягченным голосом, - ни табашник какой, ни пьяница.
- Главное дело, потому отказать ему как словно не приходится: сродни он нам - вот что! - заметил муж, лукаво прищуриваясь.
- Вестимо, не чужак! - поспешила присовокупить старушка.
- Так-то, так! Я и сам об этом думаю: родня не малая; когда у моей бабки кокошник горел, его дедушка пришел да руки погрел… Эх ты, сердечная! - прибавил, смеясь, рыбак. - Сватьев не оберешься, свояков не огребешься - мало ли на свете всякой шушеры! Всех их в дом пущать - жирно будет!
В ответ на это тетушка Анна только плюнула.
