это единственная возможность остаться в живых. Надо вернуться под защиту фальконета, а там видно будет. Но как вернуться? Малейшее проявление боязни перед туземцами может повлечь нападение и гибель, — нельзя показать и тени боязни.
— Ладно! Идем назад, Василий! Скажи только крашеному, что один посошок — это дарение ихнему… как его… Куликале, а другой — ему… Да чтобы в спину не били!
Василий прокричал то, что счел нужным передать из подсказки Шелихова, и протянул старому вождю разукрашенные палки.
Индеец не пошевельнулся. Тогда Василий положил подарки на землю и вместе с Шелиховым, не оглядываясь, повернул к берегу.
На обратном пути Шелихов думал не столько об опасности погибнуть в зарослях от стрел и копий кенайцев, сколько о небывало бесславном возвращении в лагерь. Как объяснишь добытчикам, а в особенности жене, этот вынужденный и очень похожий на бегство отъезд? Шелихов понимал, что трех десятков людей и фальконета недостаточно для внушения покорности индейцам, действующим по указаниям таинственного Куликало.
— Слышь, Василий, ты попридержи язык, никому не говори, чего было… Говори — встренули нас не надо лучше, да пожалились: черна, мол, оспа в поселении гуляет… Ну, мы и повернули и в море потому же уходим… Понял?
Василий радостно поддакнул выдумке Шелихова. Алеут не хотел, чтобы слава его, неустрашимого воина и тонкого дипломата, после такого неприятного оборота дела потускнела.
— Кабы не черна оспа, разве ушли бы мы… Эй, обкурите нас серой! — крикнул он и лукаво рассмеялся.
— Умен ты, Василий! Вернемся целы домой, тойоном тебя назначу, — поощрил его понятливость Шелихов. — Три жены заведешь!
— У-у! — в притворном ужасе замахал руками Василий. — Пропал Ва-шели, съедят меня бабы!
Выйдя из зарослей к своим людям под защиту фальконета, Шелихов снял с головы меховой колпак и истово перекрестился, став лицом к востоку.
— Нашел, Наташенька, золото! — сказал он подбежавшей жене и тотчас же поправился, заметив гримасу отвращения на ее лице. — Золотого человека нашел… Кликалой зовут! Я думал: врет Василий, когда он на Кыхтаке про него рассказывал, ан нет — живет такой человек среди индейцев и бережением русских благодетельствует…
Шелихов рассказал окружившим его добытчикам наскоро придуманную историю с черной оспой.
— В селение не допустили и отплыть поскорей присоветовали. У них, кто рябью не мечен, все лежмя лежат, черна оспа людей косит… По байдарам! — вскричал он. — До-омой!..
В 1785 году после удачного возвращения в Кыхтакскую крепость из плавания к огнедышащей Большой горе, — она грозно высилась на материке, русские прозвали ее горой св. Илии, — промышленники увидели, что магазин с мягкой рухлядью — дорогими мехами — переполнен, а бочки с порохом и огнестрельными припасами пусты, ни крупы, ни муки в ларях; да и срок контрактам подходит к концу. А тут еще и неутолимая тоска по родине. Она день ото дня разгоралась и звала домой.
Не знал этой тоски только Григорий Шелихов. Ему некогда было тосковать. Он весь был поглощен ежедневными подсчетами накопленного богатства и честолюбивыми мыслями самолично заложить на американском материке в облюбованных местах первые русские поселения. И какие он только не придумывал названия своим еще не заложенным поселениям: Славороссия, Екатериноград, Павлоград, рассчитывая войти ими в честь у государыни-матушки Екатерины II и ее наследника, будущего императора Павла Петровича.
— Да куда ты лезешь! Ишь напридумал сколько! Их именем и без тебя назовут! — сердито отзывалась Наталья Алексеевна, когда он делился с нею этими изобретенными названиями. — Ты о своих людях, Гришата, подумай, небось ихним попечением да трудами и в люди-то выходишь. Кто тебя картой плавания благословил, путь-дорогу указал? — вспомнила она кстати, но не назвала своего деда Трапезникова. — То- то! А Самойлов Константин Лексеич, чьим умом да советом ты живешь? Пьяных Захарыч, — разве не он научил тебя паруса ставить, марселю от брамсели отличать? Их вот имена на память людям и закрепи…
— Уравнила! Ха-ха! — искренне хохотал мореход. — Славороссийск — и Самойлово, Павлоград — и рядышком Пьяных… Пьяныхград! Эх, ты! Царствующие не поддержат — все прахом пойдет, все труды мои и человечков наших льдом покроет, вот как реку ту, что в Нучеке… Помнишь, сказывал тебе?..
Но зверобоев-промышленников мало трогали коммерческие и честолюбивые расчеты Шелихова. Они все чаще и чаще поговаривали о возвращении долгой: пора, мол, и честь знать. Вечерами собирались перед пятистенным домом-жильем артели, на песчаной лужайке, и слушали песни, которые складывал и пел под жалейку Ваньша Чабриков, худенький парнишка с глубокими, как озеро в горах, голубыми глазами.
Ваньше в первых боях пробили голову каменным топором, и он стал, как заметили позже, не в себе. По настоянию Натальи Алексеевны его освободили от промысла и караульной службы. Ходил он со своей жалейкой и складывал песни. Когда видел собравшихся в кучу людей, подсаживался к ним и пел. Ходил в шалаши алеутов и там пел. Алеуты ничем не обижали Ваньшу: по представлениям алеутов, человек, лишившийся ума, перешел во власть духов, обидеть такого — совершить святотатство.
Как-то раз в безоблачный вечер сидели ватагой зверобои и глядели в сторону Руси, где садилось в океанские воды багряное солнце. Курили махорку и молча вздыхали, слушая жалобные переливы жалейки.
Отыграв вступление, Ваньша говорком, нараспев начал новую, только что родившуюся в душе песню:
Шелихов и сам любил песни Ваньши и поощрял его мелкими подарками. Но на этот раз, сидя под волоковым оконцем своего прируба к общей казарме — «кажиму» — и раздумывая, как бороться с одолевающим ватагу неподходящим настроением, он в словах Ваньши почувствовал скрытый вызов намерению до конца использовать прибыльное дело и положить твердое основание своей мечте — открыть новую страну и первый город в ней назвать в честь российской славы «Славороссией». И место такому городу не на острове — токмо на материке. Постепенно именем будущего города Шелихов стал называть всю новооткрытую землю. В воображении его носились обрывки звучных имен и названий, навеянных чтением исторических книг. «Славороссия» была как-то созвучна в его представлении амброзии — легендарной пище греческих богов. Об амброзии он слышал в своих странствованиях между Охотском и Камчаткой от многочисленных иностранных китобоев и бойких на язык искателей приключений, с которыми встречался и поднимал кружки с ромом или спиртом иркутского курения.
Из рассказов, передаваемых цветистым, но заплетающимся языком, явствовало, что амброзия давала безмерные силы и вечную молодость тем, кто вкушал ее. В «Славороссии», подобно мифологической амброзии, мореход Шелихов стал черпать неистощимые силы в борьбе за нее.
